В основании либеральной парадигмы, которой следовала де Гуж, лежит представление, что все люди являются «по природе свободными, равными и независимыми», а потому «никто не может быть выведен из этого состояния и подчинен политической власти другого без своего собственного согласия»
[153]. В таком случае женщины – как люди – равны мужчинам и должны быть подвержены одинаковому с ними обращению. Однако женщины отличны от мужчин: они (даже если потенциально) являются матерями, и дети, находящиеся у них в утробах, ни в чем не повинны, во-первых, и необходимы государству для его собственного продолжения – во-вторых. По этой причине женщинам полагается «особое обращение», обычно именуемое защитой. Это утверждение, основанное на признании различия (женщины – другие, отличные от мужчин), находится в противоречии с исходным. Если женщинам назначить особое обращение, лишив их «права» всходить на эшафот, они превращаются в заложниц материнской роли и теряют статус автономных независимых субъектов, с которых можно «спросить» и кто, обладая свободной волей, сами принимают решения относительно своей судьбы. Уместно вспомнить, что исторически автономия и право на полноценное общественное участие (гражданство) были прерогативой тех, кто носит оружие и участвует в войнах, защищая «patria», а следовательно, может погибнуть. Женщины же (как производительницы детей) были лишены доступа к оружию и, предполагалось, защищены от опасности погибнуть в битве
[154], а образ жены и матери, умоляющей солдата – мужа, отца или брата – о защите, давно стал частью европейского патриотического стандарта. Однако эта гендерная символика находится в противоречии с принципами либеральной демократии, в основании которых лежит представление о самостоятельных и ответственных индивидах, осуществляющих свободный выбор. Впоследствии основой автономии стало не ношение оружия, а способность гражданина самостоятельно себя обеспечивать. В любом случае до настоящего времени остается не до конца ясным, каким образом можно включить в систему либерального равенства женщин (т. е. «других», отличных от мужчин) и одновременно оставить нетронутыми его номинально безразличные, но исходящие из представления о «мужском» субъекте основания.
Описанная дилемма, известная в политической теории как противостояние равенства и различия, неожиданно актуализировалась в постсоциалистическом регионе, где в условиях «контролируемого социального эксперимента» происходит фундаментальное изменение общественного договора, а также перестройка гендерных и классовых (экономических) отношений. Как известно, при социализме женщины обладали статусом «работающих матерей»
[155]: им полагались многочисленные льготы, они подлежали защите и «особому обращению» и таким образом частично лишались автономии, признания свободной воли и независимой субъектности за пределами материнства. В начале 1990-х произошел демонтаж устоявшейся системы распределения и социальной защиты, когда социалистический порядок был «одномоментно» заменен неолиберальным общественным договором, в идеале предполагающим, что граждане автономны, свободны и сами несут ответственность за свое благополучие. Опыт автономии привел к коллективному осознанию того, что в условиях неограниченного рынка женщины с детьми, пожилые люди, инвалиды, беженцы и многие другие оказываются социально неуспешными, т. е. не могут себя обеспечить. Последовавший за этим рост требований восстановить социально ориентированную модель распределения, т. е. особое обращение с некоторыми группами, сопровождался изменениями в электоральных приоритетах. Во многих странах региона в результате открытых и демократических выборов к власти приходили «социалистические» (социал-демократические) или «антилиберальные» режимы и партии, которые не полагаются на «невидимую руку рынка», а используют политику распределения ресурсов, основанную на договоре. Подобные политические изменения имели место в Беларуси, России, Украине, Польше, Венгрии и других местах. В это же время общественные дискуссии в постсоветских странах стали все чаще касаться гендерных тем: аборта, демографии, мужественности и женственности, присмотра за детьми и заботы о стариках, предпочтительного состава семьи, сексуальной нормы и т. д. В основании этих дискуссий часто находится (не всегда осознаваемая) проблема «защиты» или «автономии» или «равенства и различия».
Описанные тенденции могут быть предметом интереса со стороны многих дисциплин; в данной статье они принимаются за исходную точку для продвижения феминистской дискуссии по проблеме равенства и различия. Несмотря на то что гендерным отношениям при социализме и после него посвящено значительное количество работ
[156], регион обычно рассматривается в качестве отдельного случая, отстоящего в стороне от «столбовой дороги» истории женского освобождения и редко принимается во внимание феминистскими теоретиками. Я рассматриваю постсоветские «колебания» между равенством и различием как важное свидетельство, на основании которого можно сделать предположения относительно того, как женская автономия (гражданство) соотносится с более общим социальным порядком, а именно капитализмом или социализмом (как принципами распределения ресурсов посредством рынка или специальной политики). В постсоветском регионе, где за последние двадцать лет сложилась новая система экономического неравенства, дискуссии о реконфигурации гендерных ролей и отношений сопряжены с обсуждением социальной защиты (т. е. роли государства и индивида) и тех принципов, в соответствии с которыми следует распределять ресурсы. Иными словами, дискуссии о гендерном равенстве могут быть способом обсуждения предпочитаемого общественного устройства: «социализма» или «капитализма».
Эти дебаты лежат в русле общемировой дискуссии о гендерном равенстве, в фокусе которой в разные периоды оказываются различные проблемы. В США, например, в последние годы много писалось о том, что успешные руководительницы фирм и отделов в крупных компаниях нередко бросают карьеру, чтобы иметь возможность больше времени посвящать детям и семье, и авторы материалов часто задавались вопросом, возможно ли в принципе реализовать феминистскую мечту совмещения семьи и работы. В это же время президент Обама заговорил о необходимости расширения сети государственных детских садов, помещая, однако, эту проблему в контекст детского «раннего развития», а не гендерного равенства
[157]. Очевидно, в основании обеих этих тем лежит проблема равенства и различия: речь идет том, могут ли женщины быть успешны (т. е. «равны») в капиталистической системе, выполняя женские «обязанности», или же система должна быть трансформирована для обеспечения как равенства, так и поддержки биологического воспроизводства.
