Дистанцирование от рабочих есть свидетельство политического разделения, и многие российские левые и рабочие партии и группы считают, что борьба между правящей российской элитой и оппозицией, к которой принадлежат и Pussy Riot, есть борьба за власть между двумя буржуазными фракциями
[493]. На состоявшемся летом 2012 года Форуме левых сил (собравшем представителей независимых профсоюзов, «Левого фронта», «Трудовой России» и других организаций), не замеченном основными СМИ, было заявлено, что водоразделом между «стильными протестантами» и трудовой Россией является отношение к итогам приватизации 1990-х, породившей сегодняшнее экономическое (классовое) неравенство. Целью социального протеста, полагают они, должен быть пересмотр итогов приватизации (т. е. перераспределение), а не передача власти от одной буржуазной фракции к другой
[494]. Одновременно с классовым вопросом собственности на Форуме был поднят вопрос о ЛГБТ-активистах, феминистках и других группах, которых многие левые видят борцами за «жизненный стиль». Очевидно, важно и то, что рабочие движения организуют свои протесты при помощи тех структур и символов, которые были выработаны в эпоху индустриального капитализма и связаны с экономическим угнетением, однако современный «постматериальный» информационный рынок маргинализует такие протесты. Как указывает западный сетевой журналист:
«PR стильные и фотогеничные, а рабочие-нефтяники – нет. Суд над PR легко освещать западным журналистам в Москве… Молодые люди выходили на улицу в защиту PR по всей Европе, и это хорошо. Группа получила поддержку Мадонны и других селебритиз. Хочется надеяться, однако, что мы сможем оказать такую же поддержку Розе Тулетаевой и другим активистам из Жанаозена
[495], на которых казахские власти обрушили страшные репрессии…»
[496]
Таким образом, дело Pussy Riot выявило разделение между космополитическим новым классом и «массами», включенными в более традиционную и локальную экономику. Выступления «православных верующих» против Pussy Riot (гей-парадов, «современного искусства») в этот период были частью классового (если понимать класс в веберовской перспективе) противостояния между группами, обладающими различными жизненными шансами и активами (навыками, знаниями, связями) на глобальном рынке. Те участники рынка занятости, чьи «капиталы» не находятся в «глобальной экономике» в силу выполняемого ими труда и регионов их проживания, часто поддерживают политику В. Путина, связывая его руководство с решением некоторых социальных вопросов и развитием «реальной» (т. е. производящей) экономики. Оппозиция же, в их восприятии, выдвигает в качестве альтернативы ему представителей именно того «класса», который многие видят главными бенефициантами постсоветского передела собственности. Информационная экономика не может существовать без индустриальной, но часто маргинализует ее работников: их протест не столь видим, как акции, организованные «стильными и фотогеничными».
Медиаактивизм и цифровая видимость
Перформанс Pussy Riot являлся коммуникативным актом, целью которого являлось осуществление высказывания и отправка «послания». Иными словами, участницы хотели что-то сказать «городу и миру» и добиться того, чтобы их услышали. Такое коллективное действие часто принимает формы, не подпадающие под классификации, описанные в известном исследовании коллективной мобилизации Чарльза Тилли. Став свидетелем возникновения новых социальных движений, но он указал в самом конце своей книги: «Изменился мир, а потому меняются и формы коллективного действия»
[497]. Так называемые новые социальные движения, возникшие в результате структурных и культурных трансформаций развитых капиталистических обществ в 1960–1970-х годах, выдвинули другую повестку дня, включавшую молодежные, экологические, женские, этнические и другие «неэкономические» проблемы. Предпринимаемые в их рамках коллективные действия могут не совпадать с традиционными формами организации солидарности и привычными каналами репрезентации, так как их фокус смещен от «рациональных институциональных» целей получения власти и сосредоточен на вызове культурным кодам и общему символическому порядку, т. е. на стремлении самостоятельно определять смыслы действия
[498]. В частности, возникшие в этот период женские движения считали своими главными задачами разъяснение того, что означает «быть женщиной» (female condition), легитимацию женского как «другого», отличного (от мужского), а также перекодирование доминирующего языка. Pussy Riot, работавшие в режиме культурного сопротивления, стремились получить признание (автономии, идентичности, отличия или стиля жизни), а достижение широкой видимости (публичности) являлось необходимой составляющей их послания.
Публичность, к которой стремились Pussy Riot, должна была быть достигнута за счет соединения реального и виртуального, т. е. использования физического пространства и новых цифровых технологий. На таком объединении онлайна и офлайна работают флешмобы, т. е. акции, происходящие на стыке использования новых медиа (посредством которых они организуются и благодаря которым участие в них может стать массовым) и физического пространства, где они, собственно, и происходят
[499]. Если обратиться к анализу пространственного фактора, то ключевую роль играет место действия. Сожги в свое время Герострат не храм, а хлев, о нем бы никто не помнил. Подобным же образом интрига вокруг перформанса Pussy Riot связана не только с тем, что совершено (антипутинские куплеты группа исполняла и раньше), но и где (если учесть, что 67 % россиян назвали церковь институтом, которому они доверяют более всего
[500]). Таким образом, организаторы воспользовались социальным капиталом института, обладающего высоким престижем и символической властью, когда целенаправленно нарушили его конвенции и публично спародировали его основополагающие смыслы. Вынося свой спектакль за пределы театра или музея, Pussy Riot следовали мощной художественной традиции, заложенной в начале ХХ века футуристами и продолженной дадаистами
[501], политическим театром Бертольта Брехта, послевоенными американскими яппи, европейским Ситуационистским интернационалом, постсоветским акционизмом и т. д. Подобные перформансы, признанные частью западной городской культуры, иногда действительно задумывались революционными агитаторами как политические акции. Помещая спектакль в публичное пространство и используя «партизанскую тактику» неожиданного появления и быстрого исчезновения, они пытались ликвидировать границу между искусством и политикой, а в идеале – привести к революции, в процессе которой городской underclass должен был вылиться на улицы в порыве восстания, бунта, погрома, что в английском языке и обозначается словом riot. Именно так: «Бунт, погром, мятеж. Не надо бояться этого слова» – разъясняет смысл названия группы Надежда Толоконникова в разговоре (который выложен в Интернет) со следователем
[502], подтверждая заявку на объединение художественного радикализма и политического протеста.
