Противостояние, таким образом, сосредоточено на том, какая из сторон имеет право «говорить от имени женщин» (представлять их и определять стратегии) и какая форма поддержки приемлема для продвижения женских интересов, и в дискуссии был поставлен вопрос о самой возможности grassroots активизма и сущности демократического участия. Говоря об этом, участница обсуждения указала на непринятие феминистского акционизма «обычными женщинами»:
«И параллельный вопрос: не является ли этот факт возвращения концепта на уровне управляемой демократии сигналом о невозможности низовой демократии – той, которой когда-то занималось во времена перестройки большинство из старшего поколения гендерных исследовательниц в наших странах? Например, в… августовской дискуссии… содержится актуальная информация о том, как – на примере феминистского искусства как политических практик низовой демократии Глюкли и Цапли
[557], членов группы “Что делать?” – такая феминистская низовая демократия отвергается “женщинами Дона”…»
[558]
Это очень важное признание, учитывая, что неприятие многими женщинами феминистской риторики освобождения отмечается и другими критиками. Например, «позицию постсоветских левых консерваторов выразил “ведущий левый интеллектуал” Б. Кагарлицкий, написавший на своей странице в Фейсбуке, что деятельность и риторика феминисток не имеет отношения к реальным проблемам и нуждам 95 % российских женщин»
[559]. Эта точка зрения существует и за пределами постсоветского региона: некоторые западные теоретики также утверждают, что феминистские теории в определенных обстоятельствах могут работать на руку конструированию неравенства. Укажу несколько таких работ, выбранных не только в связи с их известностью, но и потому, что они представляют собой убедительную и информированную критику феминистской теории, осуществляемую ее же приверженцами.
Чандра Моханти, автор классического текста «Под западным взглядом»
[560], посвященного ориентализации и экзотизации женщин третьего мира при включении их опыта в западные феминистские теории, пятнадцатью годами позже опубликовала продолжение статьи
[561], а еще через десять лет – новый текст на близкую тему. Она выражает озабоченность тем, что (евроцентрические) феминистские теории в условиях нарастающей глобализации могут способствовать (дискурсивной) колонизации глобального Юга. В частности, Моханти указывала, что фокусирование на различиях (связанных с концептами расы, этничности, колониальности) в условиях «позднего капитализма» может смещать внимание с проблем социального неравенства на «локальность» и местную культуру. В соответствии с логикой глобализации происходит децентрализация, дробление неравенства, и Моханти проблематизирует роль освободительной феминистской теории, если та не учитывает микроконтекст своего развертывания, например колониализм или антирасистское сопротивление
[562].
Кристин Годси, исследовательница женской истории Балканских стран, заняла критическую позицию относительно гегемонии западного феминизма в постсоциалистическом регионе. Анализируя роль культурного феминизма и проектов западной помощи, стремившихся перестроить социалистические общества после 1989 года, Годси отмечает игнорирование ими неоднозначного социалистического наследия и указывает, что «тот особый вариант культурного феминизма, который был экспортирован в Восточную Европу (и многие местные НПО усвоили именно эту идеологию), может идти в ногу с продвижением неолиберализма, собственно, и ответственного за то снижение уровня жизни, благодаря которому западные феминистки получили “мандат” на оказание помощи восточноевропейским женщинам»
[563].
И, наконец, социолог и политолог Нэнси Фрейзер в одной из недавних статей указала, что современная феминистская теория может становиться «служанкой империализма», если не происходит ее критической переработки. Таким образом, авторы, пишущие о «глобальном Юге», постсоциалистическом пространстве и о западном мире, высказывают сходные предостережения: феминистская теория, переставая быть инструментом освобождения, может способствовать формированию новых видов доминирования и эксплуатации. В условиях «гибкого капитализма» и товаризации протеста в принципе любая радикальная теория может стать товаром
[564], престижным элементом элитистского ландшафта, поэтому важно понять экономический и социальный контекст постсоветского феминизма в противопоставлении с ситуацией его возникновения как освободительной идеологии.
Различие и деполитизация
Социальные изменения, начавшиеся на Западе с конца 1960-х и направленные на достижение гендерного равенства, происходили в период, который историк Э. Хобсбаум называет «золотыми годами» ХХ века. В это время, указывает он, для широких масс населения индустриально развитых стран «закончилось средневековье», т. е. наступила эра относительного материального благополучия и модернизации повседневной жизни
[565].Вследствие развития экономики и социальных программ в США и других странах значительно сокращается разрыв между богатыми и бедными (который начнет снова возрастать с 1980-х и оказывается критическим в последнее десятилетие). Возникновение «второй волны» феминизма, связанное с выходом значительного количества образованных замужних женщин на рынок труда, было частью этих перемен, учитывая, что западные женщины не только не имели права на аборт, но в некоторых странах не могли открыть банковский счет без согласия мужа, не принимались в престижные университеты или покидали службу при выходе замуж. Гендерное неравенство было очевидно, материально и несправедливо. Таким образом феминистские, молодежные и другие новые социальные движения сосредотачивались на проблемах различия и идентичностей, работая в ситуации уменьшения экономического неравенства, и многие из них осуществляли критику капитализма как структуры существования различных видов неравенства. Перестройка классовой структуры способствовала (в течение какого-то периода) наделению властью (empowering) различных групп «исключенных из общества»: цветного населения и женщин, а затем геев, инвалидов и других категорий. Таким образом, можно говорить, пользуясь концептуализацией А. Хоннета, одновременно как об увеличении числа людей, получивших доступ к равному развитию
[566], так и о расширении содержания, которое включалось в сферу признания.
