– Кто-то трогал портрет!
– Ты уверена? – Людмилочка подошла поближе. – Кому он нужен?
– Это ваша мама? Какая странная фотография, – удивился Влад.
– Ну, что вы! Это – известная оперная певица, знаменитая примадонна, Евлалия Кадмина. Она умерла давно. Еще в прошлом веке. Этот портрет вообще не имеет ко мне никакого отношения, – мне его подарил Альберт Михайлович. Он говорил, что я похожа на эту женщину.
Тина вздохнула. Настроение окончательно испортилось.
– Интересная дама, – подтвердил Сиур, – у нее прямо-таки аура порочной чувственности, что-то извращенно-эротическое… А с виду святая, наивная открытость, девичья порывистость. Очень редкое сочетание в женщине. Своенравна, судя по всему, была необычайно.
– Да уж. – Людмилочка улыбнулась. – Вы должны благодарить провидение, что мы не такие. Эта дама показала бы вам, где раки зимуют!
Сиур только теперь понял, чем так притягивал его портрет Евлалии, – сходство с Тиной просто поразительное. В глаза не бросается, потому что прически разные, одежда. Фигура у скандальной певицы, по всему видно, пышная, – а у Тины более тонкая, кость хрупкая, изящная. Но вот в глазах бес и у той, и у другой.
Он снова вспомнил глаза Веры – холодные, и будто стеклянные. Они почти никогда ничего не выражали, кроме примитивных эмоций. Даже в минуты страсти – одно только животное удовольствие.
– Люди слепы, как кроты. Но самое страшное, что они не подозревают об этом, а значит, почти не имеют шансов на прозрение.
Сиур сказал это вслух, а про себя подумал:
– Они смотрят, но не видят; ощущают, но поверхностно, без глубоких, истинных чувств, которые одни только и составляют душистый мед из сердцевинки цветка, за которым стоит лезть на самую крутую вершину, с риском сорваться и разбиться насмерть. Ибо смерть – это еще далеко не самое ужасное.
– Чего это тебя на романтическую философию потянуло? – усмехнулся Влад. – Впрочем, меня тоже что-то в последнее время…
Он смутился и замолчал.
– Что я вижу? Верный товарищ краснеет!… Это надо записать с обязательным указанием точной даты. В последний раз такое с тобой случалось, если не ошибаюсь, – в классе эдак третьем, когда ты схватил за косичку какую-нибудь Леночку, а она стукнула тебя книжкой по голове.
– Черт, ты не ошибся. Я уж думал, что с тех самых незабвенных пор эта способность утрачена мной навсегда.
Влад смотрел то на портрет, то на Тину, и, наконец, вывел свое заключение:
– В самом деле, что-то есть. Не столько видимое, сколько скрытое. Похожи тем, что питает этот огонь во взгляде. Таких женщин рисовал Боттичелли
[53]
– изысканный профиль и потупленный взгляд на тускло-золотом фоне. Как бы выплывает из необозримого светящегося пространства, – нежное, тонкое, с просвечивающимися жилками, утонченное лицо, а под ним – вулкан, взрыв, стихия…
– Ты любишь живопись? – спросила Людмилочка, несколько удивленная таким красноречием Влада.
– У меня мама была художница.
– Может быть, кофе сделать? – предложила Тина.
На кухне все чувствовали себя очень уютно и по-домашнему. Про посещение неизвестным квартиры как будто забыли. За кофе обсуждали, куда лучше пойти. Сиур предложил маленький ресторанчик в монастырском стиле, у него даже название было соответствующее – «Трапезная». Далековато, правда, но зато экзотика. И музыка там замечательная, старинная.
ГЛАВА 43
«Я, глянув Красоте в лицо, познал
Любовь, что движет Солнце и светила».
Оскар Уайльд
Место действительно оказалось романтическое – бывшее помещение настоящей монастырской трапезной, с древними толстыми стенами, с узкими окошками, выложенным плитами полом. Низкие сводчатые потолки, кованые светильники на цепях, дубовые столы и стулья, посуда и меню подстать всему остальному, – обстановка необычная, создающая ощущение давнего времени.
– «И таковы великие преданья», – изрекла с важным видом Людмилочка, рассматривая миниатюры романтического содержания, походящие, скорее, на иллюстрации к «Декамерону»,
[54]
чем на житие святых.
Миниатюры висели невысоко на стене, стилизованной под старинную кладку, и были в темных деревянных рамочках. Толстые свечи освещали небольшое пространство у столика, оставляя в загадочной темноте углы, создавая особое очарование сурового и волнующего прошлого.
– До чего похожи все монастырские строения всех времен и народов! – сказал Сиур.
– Очарованная земля…– задумчиво произнесла Тина, осматриваясь вокруг. Ей вдруг почудились звуки благовеста, лиловый вереск на пустоши, селенье со шпилями церквей, опрятные риги, зеленые луга, прохладный ручей меж осоки… В кустах цветущего боярышника и голубой жимолости высокий рыцарь разговаривает с пышноволосой дамой, почтительно склоняясь перед ней, глядя на нее продолжительным взглядом… Где-то вдалеке тоскливо стонет и кричит коростель…
– Интересно, здесь был мужской или женский монастырь?
Людмилочка бесцеремонно прервала ее воспоминания.
– Кажется, мужской, – ответил Сиур. Он как раз выбирал блюда и делал заказ. Поскольку в мудреных названиях никто толком не разбирался, он взял это на себя. – Надеюсь, всех устроит мой вкус.
– Без проблем, шеф. Я вообще ем все, что угодно.
Женщины промолчали. Обстановка воздействовала на всех по-разному, но дымка романтической, опасной и запретной, роковой любовной игры, растворенная в напряженно-мрачной атмосфере трапезной, окутала каждого.
– А что, монахи могли влюбиться? – не выдержал Влад. – И что они тогда делали?
– То же, что и все, – Людмилочка прыснула со смеху.
Еда оказалась очень необычной и очень вкусной, особенно соленые лисички и фаршированная рыба, все с незнакомыми и оригинальными приправами. Красное и белое вина оказались отменной выдержки и вкуса.
Тина чувствовала себя приятно взволнованной, – ей казалось, что она чудесным образом перенеслась на страницы старинного романа, с погонями, стуком копыт, страхом и любовью, смертельным риском, жаркими ласками, опьяняющей близостью в душных комнатах с низкими расписными потолками, когда конечной платой за все могла оказаться голова на плахе. Но это-то и придавало небывалую остроту переживаниям, каждому прикосновению, каждому трепетному поцелую, под дрожащими в ночном небе звездами и луной, скрывающейся в туманой мгле…
Она не чувствовала себя в безопасности, и вместе с тем, никогда еще ей не было так хорошо.
