— Братец! — Дверь его отсека отворилась. Это была Гретель. Да и кто же еще. Ведь не цверг?..
— Заходи, — сказал Гензель, потом понял, что произнес это лишь одними онемевшими губами, и повторил уже громче: — Заходи, Гретель!
Она зашла внутрь. Увидев лицо сестры, Гензель испугался. Оно показалось ему маской из потемневшего серебра. Обычно равнодушное, выражающее не больше, чем пустой, даже не загрунтованный, холст в раме, сейчас оно показалось ему напряженным до такой степени, что, кажется, коснись пальцем — и треснет.
— Выпей-ка это.
Он налил ей полный бокал вина, и Гретель медленно его выпила. Оказывается, вино действует и на геноведьм — на бледных, как январский снег, скулах появился намек на румянец. Взгляд потерял нехорошую бритвенную остроту, и Гензель уже не боялся, что, если он попадет под этот взгляд, его мгновенно разрежет на две половинки.
— Сядь, — попросил он и сел на койку. — Что стряслось? Ты закончила анализ?
— Только что. Ты не поверишь мне, братец.
В этот миг она выглядела почти человеком. Потому что только люди могут быть так смущены и подавлены. Не геноведьмы.
— Я уже, кажется, никому не верю, — усмехнулся Гензель грустно. — Ни Человечеству, ни королю, ни себе…
Под ее взглядом усмешка растаяла сама собой.
— Я проверила яблоки. И… и принцессу. Я проверила все несколько раз. Этого не может быть. По всем законам геномагии.
— Осторожно, сестрица. Кажется, ты уже начала верить в невозможное. Скоро, чего доброго, начнешь ходить в церковь и молиться Человечеству! Первая в истории верующая геноведьма — ничего себе парадокс, а?
Кажется, вино все же подействовало на него. Сквозь бесконечную усталость, стылыми иглами пропоровшую изнутри тело, Гензель ощущал беспричинную язвительность. Яблоки, принцессы, гены…
— Ты дал ей яд.
— Повтори! — потребовал он.
— Ты дал ей отравленное яблоко, — медленно сказала Гретель, не отводя от него взгляда. — В нем был сильнейший токсин. Он мгновенно погасил ее дыхательные центры и остановил сердце. Она умерла в течение пяти секунд. Ты просто не заметил этого.
— Яд!..
— Да, Гензель. Яблоко было отравлено.
— Но…
— Тсс. — Она прикоснулась бледным пальцем к губам, и Гензель послушно прикрыл рот. — Ты не виноват, братец. Ты ничего не перепутал. Ты действительно хотел спасти ее. И убил ее не ты.
— Королевское яблоко!
— Да, — кивнула Гретель. Это не совсем походило на кивок, просто голова дернулась на тощей шее. — В нем было еще кое-что кроме ностальгии и тоски по дому. В нем была смертельная отрава. Очень сложная химическая структура — понятно, почему я не выявила ее полевым набором.
— Двойное дно!
— Вроде того. Очень хитрый и грамотно устроенный генетический тайник.
— Это невозможно, — сказал он, забыв, что повторяет ее же слова. — Это яблоко дал нам король Тревиранус. Чтобы вернуть свою дочь. Никто не подменил его. Никто не отравил его, пока мы были в пути. Ручаюсь, это то же самое яблоко.
— Верно. То же самое отравленное яблоко. Теперь ты понимаешь? Принцессу Бланко убил не ты. Ее убил собственный отец.
— Он любил ее! — крикнул Гензель. Крик получился громким, но прозвучал неестественно, как карканье механической, собранной из шестеренок и пружин вороны.
— Откуда ты об этом знаешь?
— Он… Он сам сказал это. Ты же помнишь, Гретель! Он хотел вернуть Бланко! Он шесть лет искал ее, черт возьми!
— Да. — Потускневшая серебряная маска выражала теперь холодную язвительность, каким-то образом обходясь без помощи мимических мышц. — Он действительно долго искал свою дочь. Но отчего ты решил, что из-за любви? И отчего ты поверил его словам? Отравители, как правило, очень коварные люди. Не всегда можно верить им на слово.
Она боялась его. Бланко. Считала, что отец ее ненавидит и стыдится — из-за мнимого генетического уродства. Она была уверена, что отец послал по ее следу убийц: чтобы стереть досадное пятно с герба королевской династии. Пусть даже это было крошечное, затерявшееся в снегах пятнышко… А он, Гензель, убедил ее в том, что отец тоскует по своей пропавшей дочери. Ее убедил — или себя убедил?
— Человечество Извечное, Всеблагое и Драное во Все Дыры, — выдохнул он. — Тревиранус дотянулся до нее. Через нас! Он не простил ее за генетическое уродство. Он просто хотел закончить дело. Не мог позволить, чтоб мир узнал о мрачной тайне его дочери, а значит, и о его собственном несовершенстве. Испугался за честь своего рода. И предпочел мертвую дочь живой. Это отвратительно.
— Это человечно, — грустно улыбнулась Гретель, и эта улыбка была отражением его собственной. — По-настоящему человечно. Так обычно и бывает. И ты бы знал это, если бы не рассчитывал на чудеса.
— Выходит, что весь мир желал ее смерти. Бедная, бедная Бланко… Королевская чета — пара безумных убийц! Представь себе только, мы-то думали, что вправе выбрать сторону, подарить принцессе жизнь или смерть. А на самом деле мы ничего не выбирали! У этой монеты два орла и ни одной решки! Наш выбор с самого начала не играл никакой роли…
— Еще интереснее, братец. Убийца был лишь один.
— Но мачеха…
— Королева Лит не желала ей смерти. Это невероятно, но это так.
— Ее отравленное яблоко!
— В том-то и дело. Оно не отравленное, Гензель.
— Кажется, кто-то из нас не в своем уме, сестрица. Но не могли же мы рехнуться одновременно?..
— Маловероятно, — согласилась Гретель. — Даже учитывая нашу общую генетическую линию.
— Королева-мачеха дала нам ядовитое яблоко, чтобы мы отравили принцессу. И ты сама проверила его на яд. Оно действительно было отравлено. Одно ядовитое яблоко плюс одно ядовитое яблоко — это два ядовитых яблока, разве не так?
— Разве что в школе. У нас… В общем, все получилось сложнее. Я изучила яд мачехи внимательнее на лабораторном оборудовании. И тоже обнаружила очень интересный и сложный биологический агент. Не знаю, как Лит удалось создать подобное, но это действительно выглядит сложно. Яд, которым она пропитала свое яблоко, на самом деле не вполне яд.
— А что тогда? Цветочный нектар?
— Парализующий агент, — пояснила Гретель. — Позволяет ввести организм в подобие глубокой искусственной комы. Полное прекращение внешних признаков жизнедеятельности. Отсутствие сердцебиения и даже мозговых волн. Человек лежит, как труп, но в глубине его мозга тлеет жизнь. Которую можно пробудить, если ввести противоядие.
Гензель схватился за голову. Хорошо бы эту глупую голову отвинтить, как перегоревшую лампочку, да выкинуть на свалку… Только в руках появилась ужасная слабость, даже спички, кажется, не переломить.
