Наверно, существуют варианты и похуже, размышлял он, ковыляя по улице в своем тяжелом и неудобном меховом облачении: Гретель могло прийти в голову что-то куда более радикальное. Растущий отдельно от тела желудок. Змееподобные ноги с дюжиной суставов. Бесформенные ороговевшие наросты вместо кожи. У некоторых геноведьм удивительно богатая фантазия, да и исконные обитатели Вальтербурга могли навести ее на самые далеко идущие мысли. По счастью, она ограничилась лишь фальшивой шкурой и ушами.
— Форма должна быть человекоподобной, — заметила она, помогая Гензелю нацепить на себя груду свалявшейся вонючей шерсти. — Чем более атипично мы выглядим, тем сильнее неловкость движений будет выдавать неестественность нашей маскировки.
— В жизни не видел ничего более неестественного, — уныло заметил Гензель, разглядывая себя в зеркало. Оттуда на него пялилось существо, весьма жуткое даже по гунналандским меркам: оттопыренные уши, розовый, как свежая опухоль, нос, торчащие в разные стороны пучки жестких усов… — Выглядит ужасно. Кроме того, шерсть дьявольски щекочет, сестрица. Ты уверена, что в ней не осталось наследства от предыдущего хозяина? Например, блох? Я знаю, что геноведьмы не всегда обращают внимание на подобные мелочи…
— Не говори ерунды. Все эти органы были выращены искусственно час назад. На основе реально существовавшего генокода.
— Который ты нашла в немытом кухонном горшке из-под каши?
Кажется, ему впервые удалось уязвить ее. По крайней мере, Гретель, возившаяся при помощи пинцета с какими-то мутными слизистыми комьями в прозрачном растворе, на несколько секунд забыла про работу.
— Жаль, что тебе не понравилось. Это фрагмент кошачьего генокода. Самый чистый фрагмент, который только можно купить за деньги в наше время.
— Я видел котов в Руритании, — возразил он. — Шестилапые твари, которые вылазят по ночам на улицу и оплетают фонарные столбы паутиной…
— Когда-то они были другими. — Гретель опять вернулась к работе. — Но их исходный генетический код был вытеснен еще прежде человеческого. На, примерь.
Он с подозрением уставился на лежавшие у нее на ладони слизистые полупрозрачные пластины округлой формы.
— Это еще что?
— Контактные линзы. Неплохо изображают бельма. Ты будешь слепым котом, братец. И, надеюсь, немым.
Сама Гретель выглядела не менее причудливо. Белые, как мартовский снег, волосы сменил клочковатый рыжий мех, который даже шел к ее лицу. Нос сделался черным и блестящим, а во рту появились мелкие зубы. Ее хвост был примечательнее его собственного — куда пушистее и объемнее, цвета потемневшей меди. Гензель не стал уточнять, где она нашла фрагменты этого генокода, чтобы не наткнуться на очередной экскурс в историю генетических видов. К тому же подгоняло и время — на город тяжело и медленно, как театральный занавес, опускалась ночь.
Только преодолев в новой шкуре несколько кварталов, Гензель понял, отчего коты так быстро сдали свои генетические позиции. Сложно было представить, как подобный фенотип располагал к нормальной жизни. Хвост путался под ногами, а накладные зубы мешали нормальному прикусу и дыханию.
— Не проще ли было вырастить все это за пару часов? — осведомился Гензель раздраженно, в очередной раз поправляя хвост. — Я думал, для геноведьмы это не самый сложный трюк. Выпил склянку с зельем — и сразу покрылся шерстью…
Кажется, Гретель улыбнулась под рыжим мехом. Гензель не мог сказать об этом точно из-за своих искусственных бельм, а по голосу, конечно, не различишь.
— Дело не только в шерсти. Подумай о накладной морде и удлинении позвоночника. Стремительный рост костной ткани вызвал бы мучительную боль. Кроме того, подобные трансформации требуют уйму энергии. Скорее всего, ты мгновенно умер бы от истощения.
— Ну а так я умру оттого, что врежусь в стену и проломлю себе голову… Ради изоформы, Гретель, я же почти ничего не вижу!
— Терпи.
— А если нас раскусят и в трактире завяжется драка? — Этот вопрос мучил его долгое время и, пожалуй, посильнее хвоста. — Я не смогу нас вытащить, ничего не видя вокруг себя.
— Значит, тебе придется сделать все, чтобы нас не разоблачили.
Гензель прикусил язык — куда ни глянь, сестра всюду права. Да и план ее, который сперва показался ему несуразным, рискованным и попросту опасным, выглядел куда более проработанным и логичным, чем его собственный. Что ж, может, с самого начала стоило возложить поимку сбежавшей деревянной куклы на хрупкие плечи геноведьмы? Последовательность и осторожность — так она сказала?..
Город принял их естественно, без малейшей реакции отторжения. Так, словно они были исконными жителями Вальтербурга, под вечер возвращающимися домой. Не было ни настороженных взглядов, провожавших их, ни нехорошего шепотка в подворотнях. И укрытых в рукавах блестящих лезвий. Словом, не было ничего, к чему Гензель за много лет, проведенных тут, успел привыкнуть. Настолько, что теперь даже ощущал некоторое беспокойство.
В отличие от прочих городов Гунналанда, Вальтербург был населен преимущественно мулами последствия какой-то древней войны, от которой не осталось ни даты, ни названия. Тем, кто когда-то сгинул в раскаленных плазменных смерчах, завидовали потомки тех, кто уцелел. Тех, кто оказался мишенью для десятков тысяч агрессивных генетических мутаций, превративших их некогда человеко-подобные тела в то, что едва ли могло выглядеть человеческим даже в полумраке узких улочек.
Квартеронов здесь недолюбливали, а серебряный браслет на запястье, извещавший о наличии не менее трех четвертей неискаженного генетического кода, вызывал у окружающих скорее раздражение, чем зависть. Теперь же Гензель ощущал себя естественной частью Вальтербурга. Уродливой, нечеловеческой, но совершенно естественной.
Ни один из прохожих не обратил на них внимания. Здесь, среди себе подобных, они встречали только равнодушие. Тем не менее Гензель, вынужденный оставить дома оружие, держал в кармане небольшой обоюдоострый нож — не лучший компаньон для ночных прогулок и общения с убийцами, но при случае на что-то сгодится…
Таверна «Три трилобита» оказалась приземистым зданием, достаточно старым на вид, чтобы составить конкуренцию городским стенам. Только сохранилось оно не в пример хуже — когда-то крепкий и прочный камень словно поплыл, сдавшись напору кислотных дождей и испепеляющего солнца, потерял строгость форм, стал рыхлым и бесцветным. Вместо черепицы крышу укрывали вязанки гнилой, едко пахнущей соломы. Что же до оконных проемов — наличие стекла в них, кажется, даже не предполагалось. Если бы не Гретель, заметившая вывеску, Гензель имел бы все шансы пройти мимо трактира и его не заметить.
Однако он, несмотря на искусственную слепоту, сразу почувствовал специфический душок, стоило приблизиться к «Трем трилобитам». Может, дала о себе знать интуиция акулы, а может, его собственный опыт. Место было умеренно скверным, как он сам оценил. Не самая смердящая дыра в городе, но и не то место, куда он зашел бы по доброй воле. Из оконных проемов доносилась извечная трактирная музыка — тяжелый перестук костяных кружек, пьяное бормотание, визгливый, как безумная флейта, смех и треск карт. Похоже на чан, подумалось Гензелю, крышку которого совсем не хочется срывать. Потому что мутное варево выплеснется оттуда, и больше никакими силами его обратно не затолкать.
