— У меня есть исследования.
— Ты могла бы заниматься ими где угодно. Оборудовать лабораторию где-нибудь в Пацифиде и точно так же смотреть в окуляры. Или вообще поселиться где-нибудь в пустыне или дремучем лесу. Геноведьмы любят уединение, разве нет?
Две белые брови, дрогнув, сблизились на миллиметр — Гретель нахмурилась.
— Тебе обязательно нужна причина, отчего именно Вальтербург?
— Да.
— Именно сейчас?
— Да.
— Я уже привела их. Но они тебе не подходят. Раз так, придумай свою.
— Уже придумал.
Он взглянул на хронометр. Все еще шесть минут.
— И какая же она?
— Мне кажется, ты нарочно выбрала Вальтербург. Старый город, заселенный неисчислимым множеством генетически увечных мулов. Средоточие боли и уродства.
— Глупо упрекать геноведьму в садизме. Я не испытываю удовольствия от чужих мучений.
— Я знаю, ты к ним безразлична. Но я говорил не о садизме. Мне кажется, этот город — твой… личный тест. Твой инструмент, с помощью которого ты исследуешь саму себя.
— И что я ищу?
— Не знаю. Себя? Свою человечность?
Гретель немного наклонила голову, словно оценивая его слова на слух, как музыку.
— Интересно, — признала она. — Поясни.
— Возможно, ты давно запуталась в себе. Потеряла водораздел между человеком, которым когда-то была, и геноведьмой. Если он был, этот водораздел. Слишком далеко ушла в своих исследованиях. И в какой-то момент обнаружила, что сама уже не помнишь, кто ты. Что окружающий мир в какой-то момент стал настолько чужд и непонятен, что нет уже реперных точек, или маркеров, для привязки. Ты как ученый, что двинулся по тропинке Железного леса, исследуя его, но зашел так далеко, что безнадежно заблудился в чаще. И теперь отчаянно пытаешься вспомнить хотя бы направление.
— Не понимаю твоих метафор, братец. Но изящно. Только при чем здесь город?
— Ты специально поселилась среди генетически изувеченных мулов. Чтобы видеть их каждый день. Чтобы что-то постоянно напоминало тебе о том, что клетки, которые ты изучаешь под микроскопом, живут не сами по себе. Они — чья-то боль, чье-то тело, чей-то разум. Ты хочешь понять, отзывается ли в тебе на это твоя человеческая часть. Стимулируешь ее, как стимулируют омертвевшую мышцу разрядами тока.
— Ну и как, по-твоему? Мне удалось чего-то добиться?
— Я не знаю, — честно сказал Гензель. — Твое исследование длится уже семь лет. Но его результаты известны только тебе. И иногда мне даже кажется, что лучше пусть так и будет.
Гретель улыбнулась. Впервые за всю свою жизнь — без причины. Гензель ожидал, что она что-то скажет, но геноведьма ничего не сказала. Стала смотреть в поле, дыша в сложенные ладони.
Гензель рефлекторно бросил взгляд на хронометр: четыре минуты.
Стрелка почти успела отсчитать еще одну, когда Гретель нарушила установившееся молчание.
— Вопрос за вопрос, братец.
— Давай. — Он пожал плечами. — Отчего бы нет?
— Почему ты так боишься принять мою помощь?
— Глупый вопрос, — пробормотал он, с удивлением обнаружив, что этот неожиданный вопрос сумел зацепить его.
— Мою помощь как геноведьмы. Ты ведь знаешь, что твое тело несовершенно. Оно изнашивается, становится слабее и ненадежнее. Ты чувствуешь это. Но не принимаешь моей помощи. А ведь я предлагала ее тебе бессчетное число раз. Я могу обновить старые клетки твоего тела. Сделать кости прочнее, мышцы сильнее, кровь — горячее. Я могу сделать так, чтобы ты вновь ощущал себя двадцатилетним. Но ты всегда отказываешься. Почему?
Он передернул плечами — проклятая влага пробиралась даже под плащ. А может, это еще отчего-то его пронизало сыростью по спине.
— Ты же знаешь, я терпеть не могу всех этих магических штучек. Не хочу, чтобы кто-то лез внутрь моего тела и что-то там подкручивал и подпиливал.
— Но ты шел к цирюльнику, когда нужно было вырвать зуб.
— Это другое. Поверхностное. Мне тошно при мысли о том, что кто-то будет копошиться руками в моем фенотипе. Даже если это будешь ты. Малейшая ошибка — и… Не хочу очнуться с ушами летучей мыши или двухсотметровым кишечником.
— Гензель, — она серьезно взглянула ему в глаза, — я лучшая геноведьма в этом королевстве. Возможно, я лучшая геноведьма на всем континенте. Я не допускаю ошибок.
— Ну… — пробормотал он, отчего-то чувствуя себя неуютно даже на привычном месте у бруствера. — Человеческая природа. Умом я это понимаю, но страх сильнее.
— Человеческой природе свойствен инстинкт самосохранения, — безжалостно сказала Гретель. — Ты же противоречишь ему. Отказываясь от помощи геномагии, сознательно сокращаешь свою жизнь. Зачем?
— Едва ли я могу что-то еще добавить.
Гензель рассеянно вырвал травинку и думал уже направить ее в рот, когда заметил, что сок, капающий из нее, — ядовито-синего цвета. Он бросил травинку в сторону.
— Давай тогда я попытаюсь ответить за тебя, братец.
— Слушай…
— Ты боишься, но боишься не моей ошибки. Ты боишься пустить меня в святая святых — к тому, что составляет твою человечность. Ты боишься, что я изменю там что-то без твоего ведома. Отщипну несколько хромосом от твоих генетических цепочек. Из лучших побуждений или просто из любопытства. Я же геноведьма, верно? Для меня все вы — просто нагромождение клеток, за которыми ничего нет. Предмет для исследования. Материал. Кто по доброй воле пустит себе в душу геноведьму с ледяными пальцами?..
— А говорила, что не понимаешь метафор, — слабо улыбнулся он.
Ответная улыбка Гретель была бледной, едва заметной.
— Не понимаю, братец. Но я учусь.
Чтобы не сказать ничего лишнего, он вновь бросил взгляд на хронометр:
— Полдень.
— Я не вижу его. А ты?
— Нет. На поле Бруттино нет. И даже на подходах. Из этого оврага мы увидим его, даже если он попытается зайти со стороны.
— Он мог послать кого-то из своих подручных за пробирками.
— Нет, — убежденно сказал Гензель. — Только не он. Бруттино слишком жаден и недоверчив. Я не удивлюсь, если его компаньоны даже не подозревают об америциевом ключе. Именно поэтому он говорил с тобой наедине. И поэтому сам отправился на Мираклово поле, чтоб закопать пробирки в землю. Нет, он никого не пошлет. Будь уверена, сейчас он не находит места от беспокойства.
— Тогда почему его нет?
— Не представляю. Возможно, какие-то задержки в пути. Будем ждать. Кстати… — Гензель надеялся, что его голос звучит достаточно непринужденно. — Что мы будем делать дальше? Я имею в виду отдаленную перспективу. Я превращу Бруттино в кучу свежих углей, но это не решит проблемы ключа. Нам придется придумать, что делать с ним дальше. Папаша Арло — не слишком надежный хранитель.
