Гретель тоже сорвала травинку, но не выбросила ее, а стала задумчиво наблюдать, как льется из нее синий сок.
— Понимаю, к чему ты ведешь. Не захочу ли я, когда америциевый ключ окажется у нас, завладеть им?
Гензель поморщился. Гретель никогда не стесняла себя лишними маневрами, как и тактом. Била точно в цель. Шла по кратчайшему пути.
— Ну, вроде того. Я подумал…
— Конечно. Я ведь геноведьма. И перспектива заполучить огромный склад генозелий, даже самых смертоносных на свете, должна парализовать мою волю. Это ведь настоящее сокровище, верно? Какая геноведьма откажется захватить его?..
— Какая? — спросил он.
Гретель разорвала стебель на две части и бросила под ноги.
— Не такая, как я. Возможно, я провела в Вальтербурге больше времени, чем требовалось. Я не буду претендовать на америциевый ключ, братец. Но и папаше Арло его не отдам. Когда все кончится, я выкину его в самое глубокое и ядовитое болото Гунналанда. И убежусь, что он оказался на самом дне.
Гензель потянулся и взъерошил ей волосы. Сырые и совершенно белые, они походили на липкий густой пух.
— Неужели тебе надоел Вальтербург, сестрица?
— Возможно, — сказала она, помедлив. — Возможно, мои исследования здесь и в самом деле затянулись. К тому же я не привыкла находиться столько времени на одном месте. Что ты скажешь, если мы заколотим дом и отправимся куда-нибудь?
— Куда?
— Не знаю, — искренне ответила она. — Куда-нибудь, как в старые добрые времена. В Руританию. В Офир. Или дальше.
— Вновь спать под открытым небом? Питаться черт знает чем? Перебиваться случайными контрактами?
— Мне казалось, тебе этого не хватает.
— Возможно, — сказал он, стараясь оставаться серьезным. — Но не исключено, что мне понадобится твоя помощь. Мои старые кости не выдержат долгого пути.
— Я что-нибудь придумаю, братец.
Он уже собирался отпустить какую-нибудь шутку, когда лицо Гретель внезапно окаменело. С него словно сдуло слабый румянец, обратив опять в мертвый холодный мрамор.
— Что такое? — встрепенулся он.
Его встретил взгляд пустых, как потухшие лампы накаливания, взгляд.
— Бруттино!
Он бросился к мушкету, проклиная все на свете и сдергивая со ствола тряпки. Торопливо повел стволом, отыскивая знакомую метку в земле, одновременно стараясь замедлить участившийся пульс, мягко и нежно коснулся бронзового спускового крючка… И ничего не заметил. Поле было пусто. Гензель повернулся к Гретель, ничего не понимая.
— Его все еще нет. Хотя уже четверть первого. Наверно, заблудился или…
— Нет, ты не понял. Бруттино. Помнишь, что ты сказал о нем?
— Э-э-э…
— Ты сказал, он жаден и недоверчив. — Гретель даже воспроизвела его интонацию, как механический фонограф.
— Да, кажется, так я и сказал. А что?
— Жаден. Жадность. Жадность — мать жестокости. Ты понял?
Он уставился на нее, ожидая какой-то подсказки, намека, объяснения.
— Ни единого слова, сестрица.
— «Жадность — мать жестокости». Это он сказал нам вчера, в трактире.
— Да, я помню. И что?
— То же самое я когда-то сказала ему. Точнее, не ему, но он при этом присутствовал. И хорошо запомнил.
Гензель хотел было поинтересоваться, что это за белиберда, но вдруг сам обмер.
— Театр Варравы, — враз окаменевшими губами пробормотал он. — Ты сказала это Варраве. Когда он хвастался своим новым приобретением.
Гензель вспомнил кабинет Варравы и закованного в цепи Бруттино. Мертвенный блеклый взгляд его янтарных глаз.
«Благодарю вас обоих за столь ценный дар».
Бруттино слышал все это. Он знал, кто продал его Варраве в обмен на америциевый ключ. Гензель ощутил, как враз похолодело в груди, точно кто-то закачал в легкие вместо воздуха чистый фреон. Это означало, что…
— Гензель! Куда ты?
Забыв про мушкет, он перескочил через бруствер и побежал к площадке взрыхленной земли с холмиком. Каждый шаг отдавался болью в правом бедре, а сердце колыхалось, будто расшаталось за долгие годы в своих креплениях и в любой момент могло ухнуть куда-то в желудок. Но Гензель не остановился, пока не добежал. И принялся горстями раскидывать холодную рыхлую землю. Он копал судорожно, срывая ногти и не замечая этого. Может, даже слишком поспешно. Гензель представил себе, что будет, если под пальцами вдруг хрустнет тонкое стекло и прямо ему в ладони хлынет смертоносное генозелье…
— Стой. — Оказывается, Гретель все это время была возле него. Она протянула бледные руки и стала ворошить землю, пока чего-то не нащупала. — Есть.
В ее пальцах были пробирки. Пустые пробирки. Пять пустых пробирок.
Впрочем, пятая не была пуста. В ней, аккуратно свернутая, лежала бумажная полоска, напоминая заспиртованного плоского червя в колбе. Гретель ловко выхватила ее тонкими пальцами и развернула.
Послание оказалось коротким, а буквы — неровными и неуклюжими, точно их выводила неумелая рука. Или недостаточно подвижная, с деревянными суставами.
«Не беспокойтесь. Я передам от вас привет папаше Арло».
— Мы обманули сами себя, — упавшим голосом сказал Гензель, роняя пустые пробирки в мерзлую землю. — Дьявольская деревянная кукла!
— Последовательность и осторожность, — пробормотала Гретель, все еще комкая в пальцах бесполезную бумажную ленточку. — Извини меня, братец.
— Брось. Мы с тобой оба оказались в дураках. Он с самого начала знал, что это мы! Наш маскарад его не провел! Так отчего… Ради анемии Фанкони, отчего он не убил нас еще там, в таверне? Ведь он мог растерзать нас на месте!
Гретель поджала губы.
— Хотел нас унизить. Мне кажется, он был обижен на нас. Из-за того, что мы чужими руками попытались с ним разделаться, чтобы завладеть ключом.
— И что с того?
— Растения не обижаются, Гензель. Растения могут защищать себя, растения могут уничтожать других, чтобы защитить свое жизненное пространство, растения могут даже лгать, мимикрируя под другие виды. Но обижаться и мстить… Это не очень характерно для растений.
Гензель ощутил желание впиться в деревянную голову зубами — так, чтобы аж стружка полетела…
— Забудь уже про свои научные изыскания! — крикнул он, топча сапогом пробирки. Те отозвались из-под подошвы звоном стекла. — Его природа давно уже не имеет значения! Дерево или человек — да какая, к черту, разница? У него ключ! И камин остался без защиты. Мы сами оставили его без защиты. Двенадцать часов, целую вечность назад. Все кончено, ты понимаешь? Он уже добрался до него, твой чертов Бруттино! Мы обманули сами себя! В его лапах — арсенал, по сравнению с которым последняя генетическая война покажется эпидемией гриппа! А тебя заботит только то, что может испытывать разумное дерево?
