— Вам так не терпится разделить судьбу брата?
— Забавно, — задумчиво произнесла Гретель, все еще держа крохотную пробирку зажатой меж пальцев. Несмотря на то что жидкость, содержавшаяся в ней, была прозрачной, как вода, Гензель не мог не ощутить явственной ауры опасности. Любая пробирка в руках геноведьмы может стать страшнее, чем эпидемия чумы или генетическая бомбардировка. — Ты научился делать вид, будто твоя необычная природа делает тебя лучше людей. Что ты ничуть им не завидуешь, напротив, презираешь, как нечто, стоящее несоизмеримо ниже в эволюционной цепочке. Но при этом ты лжешь себе. В тебе слишком много человеческих качеств, выработавшихся с годами. Ты куда больше человек, чем можешь себе признаться. Знаешь, как называется то, что ты сейчас ощущаешь? Боязнь неизвестности. Нам, людям, очень хорошо знакомо это чувство.
Бруттино прицелился в нее из мушкета. Если бы он стоял на полшага ближе к Гензелю, это можно было бы назвать удачным стечением обстоятельств. Но Бруттино никогда не забывал об опасности и обладал отличным чувством дистанции. Гензель знал, что не успеет даже прикоснуться к нему.
— Меньше слов. Что в пробирке?
— Генозелье. Изготовленное по моему собственному рецепту.
— И в чем же проявляется его действие?
— Оно превращает деревянных кукол в людей.
Воцарившееся молчание показалось Гензелю мучительным, гнетущим. Это было молчание трех человек, каждый из которых сейчас о чем-то напряженно размышлял. И то, что из этих троих двое не были людьми в полном смысле этого слова, а третий не имел с человеком ни одной общей хромосомы, ничего не меняло.
— Вздор, — наконец хрипло произнес Бруттино. — Примитивная ловушка.
— Нет. Оно реально и вполне действенно. Конечно, у меня не было возможности провести полноценные испытания, ведь ты единственный деревянный человек на свете. Но я думаю, что оно сработает как надо.
Гензель почувствовал, что его собственное горло делается сухим, точно было создано не из мягких человеческих тканей, а из хорошо просушенного дерева.
— Сестрица… — негромко сказал он. — Но ведь ты говорила, что это невозможно?
Гретель устремила на него взгляд вечно задумчивых прозрачных глаз.
— Я не говорила, что это невозможно, братец. Я говорила, что это возможно лишь гипотетически. Есть разница.
Но ты говорила, что потребуются годы!..
— Да, — легко сказала она. — Но у меня получилось… немного ускорить программу.
Он вспомнил, как двумя днями раньше Гретель вошла в каморку панаши Арло, забыв постучать: выжатая, бледная сильнее обычного, с темными пятнами под глазами. Она знала уже тогда, осенило его. Проклятая скрытность всех геноведьм! Уже тогда держала за пазухой крохотную склянку с прозрачной жидкостью!
— Да, братец, — произнесла Гретель неожиданно ясным голосом. — Я синтезировала это зелье не вчера. Не хотела тебе говорить. Думала использовать его как последний козырь, если возникнет необходимость. Кажется, она возникла.
Бруттино не отрываясь глядел на склянку в ее руке. Уродливая деревянная статуя с мушкетом оставалась без движения, но глаза ее горели ровным огнем.
— Значит, хотите предложить мне сделку?
— Вроде того. Одна склянка в обмен на несколько сотен других, — свободной рукой Гретель указала на россыпи крошечных стеклянных цилиндров, упакованных в котомки и все еще лежащих внутри прозрачного саркофага. — Мне кажется, не самая плохая сделка.
Брутто хохотнул.
— Она слишком запоздала. Спроса больше нет.
— Ты хотел стать настоящим человеком, — жестко произнесла Гретель. — И это единственная на свете вещь, которая сможет исполнить твое желание. Бери.
Она держала пробирку в вытянутой руке. Но Бруттино не сделал шага навстречу. На пробирку он смотрел завороженно, как на что-то невероятно опасное и вместе с тем прекрасное.
— Поздно, сударыня геноведьма. Когда-то я и в самом деле желал стать человеком. Наивное, глупое желание. Мне казалось, что все мои беды оттого, что природа дерева так далека от природы человека. Что стоит устранить это отличие — и мир примет к себе недавнего деревянного мальчишку, выделит ему лучшую участь, признает за своего. Я был слишком юн и глуп, слишком плохо знал то, что вы называете человеком.
— И ты отказался от своего желания?
Бруттино медленно кивнул, голова качнулась на хрустнувшей шее.
— После того как вашими стараниями оказался в «Театре плачущих кукол». Возможно, со стороны он выглядел жалкой деревянной сценой под управлением старого мерзавца, но он послужил мне хорошей школой. Гораздо лучше любой той школы, куда мог бы устроить меня папаша Арло. Я много вынес из нее. Я не узнал, что такое боль или страх, но я стал понимать, что такое человек. Бесконечно омерзительное, уродливое, трусливое и кровожадное существо. Каждый раз, когда мне приходилось разрывать какого-то бедолагу на части, люди в зале ревели от возбуждения. И они любили меня. По-своему, конечно. За то, что я могу причинять боль.
— Ты…
Он не дал ей прервать себя:
— Я — деревянная кукла и счастлив ею оставаться. Нет ничего отвратительнее человеческой участи. Вы, люди, жалуетесь на генетические болезни и увечья, даже не замечая того, что вы сами — наиболее уродливая и тлетворная жизненная форма. Вы думаете, что судьба мстит вам, испражняясь в ваш разлагающийся генофонд, но это не так. Она всего лишь заставляет вас эволюционировать, принимая свои естественные черты. Вы — смертоносные паразиты, сперва уничтожившие все прочие биологические виды и теперь принявшиеся за самих себя. Я никогда не буду человеком и рад знать, что человечество обречено идти путем генетического упадка, до тех пор пока не выродится в нечто совершенно несуразное. Пока вы не примете того единственного облика, которого по-настоящему заслуживаете! И не считайте меня чудовищем. То, что произойдет завтра в Вальтербурге, будет всего лишь ускорением эволюционных процессов. Скопленная вами генетическая дрянь попросту ускорит ваше путешествие на несколько сотен лет. Так что я лишь сыграю роль катализатора…
Гензель впервые слышал, чтобы Бруттино говорил так яростно и эмоционально. Прежде он казался ему равнодушной деревянной статуей, созерцающей мир своими янтарными глазами так же безразлично, как дерево может наблюдать за сидящими на его ветвях птицами. Теперь же он видел другого Бруттино. Исполненного кипящей злости настолько, что казалось странным, как его деревянная кожа еще не начала тлеть.
Но тирада не произвела на Гретель никакого впечатления. Она махнула зажатой в пальцах пробиркой, и от Гензеля не укрылось, как глаза Бруттино дернулись, провожая ее неотрывным взглядом.
— Значит, отрекаешься от человеческой судьбы? Твое последнее и окончательное решение? Учти, другой порции не будет, это зелье существует в единственном экземпляре.
— Отрекаюсь и проклинаю, — почти торжественно произнесла деревянная кукла.
