— Хорошо бы, братец, — пробормотала она. — Чистое мясо, хорошее мясо… Только не гора это вовсе.
— Не гора? — удивился Гензель. — А что?
— Симбиотический футляр, — сказала она так просто, словно говорила очевиднейшую в мире вещь. — Экзоорганизм. Ну или просто дом.
Гензель некоторое время молчал. Это было нетрудно — сытая нега, сковав члены, связала и язык. Но беспокойную мысль, шмыгающую серой мышкой внутри черепа, остановить было куда сложнее.
— Какой еще дом?
— В котором живут.
— Это — дом? — растерялся Гензель. — Это как же, дом из мяса, что ли? Живой дом?
— Дом из мяса, — подтвердила Гретель. — Посмотри вон туда…
Кажется, она указывала на участок «стены», располагавшийся почти вровень с землей неподалеку от них. Гензель не увидел ничего примечательного, но присмотревшись, понял, что зоркие глаза сестры и тут опередили его собственные. Там, где указывала Гретель, в багрово-алой туше мясной глыбы можно было различить почти идеальный круг, выдающийся из мышечной ткани. Он был словно покрыт кожей, сероватой и складчатой, стягивающейся к центру. Судя по размеру, прикинул Гензель, эта штука была на голову-две выше него самого. Удивительно, что он не приметил ее прежде.
— Что это? — настороженно спросил он.
— Сфинктер.
— Чего?..
— Дырочка в теле, — помедлив, чтобы подыскать подходящие слова, пояснила Гретель. — Такая круглая мышца. Она открывается и закрывается. Этот дом не выводит отходов, ведь тут совершенно чисто. Значит, сфинктер нужен для чего-то другого. Я думаю, туда можно войти.
— Войти внутрь этой туши? Как в дверь?
— Угу. Как в дом.
Гензель попытался это обмозговать, но мысли совсем обленились, сбились в кучу, как сонные овцы.
— Не все то, где есть дверь, считается домом, — наконец заявил он. — Отчего ты взяла, что этот мясной пирог — непременно дом? И чей?
— Это видно, братец. Там внутри должны быть очень хорошие условия для жизни. Человеческой жизни, а не чьей-то еще. В организме, который такой большой, да еще и живой, можно устроить все нужные условия. Саморегулируемая температура, влажность, бактериальная среда… Такой организм, если его как следует настроить, будет и домом, и крепостью, и кормильцем. Он может очищать воздух и воду, выделять питательные элементы, даже давать электричество…
— Дом… из мяса? — Гензель фыркнул, не сдержавшись. — Вот уж глупости! Кому придет в голову жить в доме из мяса?
— В наших телах живут же, — улыбнулась, засыпая, Гретель. — Только они махонькие… Мы же им как дом. Греем, кормим, защищаем…
— Как глисты? — уточнил Гензель.
— Мм…
Гретель уже спала. А на Гензеля внезапно накатило беспокойство, хотя еще минуту назад он сам готов был провалиться в сон.
Что же это получается? Ну, допустим, живут в человеке всякие разные мелкие букашки, глисты те же. Но они просто пользуются человеком, как вши собакой. Эта же мясная гора была кем-то создана, и явно не Железным лесом. Ярнвид умеет порождать чудовищ на любой вкус, но вырастить что-то подобное — не в его силах. Да и дверь эта… Как там ее Гретель назвала? Сфинктер? Больно уж удобно расположена, и размер для человека подходящий. Как будто кто-то специально разместил ее именно там, где у обычного дома располагалась бы входная дверь.
Словно…
Гензель вздрогнул. Словно глисты построили себе человека. Специального человека, который не умеет двигаться, сопротивляться и думать. Идеального человека в представлении глистов. Человека, который умеет только греть, защищать и кормить… Вот ведь дрянь какая в голову лезет! Это все от переедания, ведь говорила Мачеха: излишнее насыщение организма — не благо, а вред, никогда не ешь больше, чем требуется для удовлетворения твоих биологических потребностей.
Дом, сделанный из еды… Кто способен такой построить? И самое главное — кто способен в таком жить? Что за сила обосновалась здесь, под пологом Железного леса? И как эта сила посмотрит на двух заблудившихся человеческих детей, если вдруг обнаружит их?
По счастью, мясной дом, видимо, сейчас необитаем. Иначе хозяин, кем бы он ни был, наверняка заметил бы нахалов, отхватывающих от его жилища целые куски и тут же на месте их пожирающих. Он, Гензель, сам бы небось быстро спохватился, если бы кто-то у их дома в Шлараффенланде начал стреху обламывать… Нет, наверняка хозяин в отлучке. Значит, повезло им, не познакомятся. Отчего-то ему не хотелось знакомиться с хозяином, кем бы он ни был.
«Уходить отсюда надо, — подумал Гензель, чувствуя, как сон вновь налипает на веки тысячами капель густого сиропа и тянет, тянет их вниз. — Еды здесь, конечно, завались, только чует моя печенка: от тех, кто в подобных домах живет, ничего доброго ждать не приходится. Нарежу завтра мяса, сколько унесу, — и прощай, домишко!..»
Гензель улыбнулся оттого, что решение принято, а это, как известно, половина дела.
И уснул.
8
Сон оказался мутным и липким, как жижа в лужах Железного леса.
Гензель барахтался в нем, пытаясь вырваться, но все усилия были тщетны. В этом сне страшные чудовища, прятавшиеся в лесу, окружили его со всех сторон. Гензель пытался убежать от них, но, как это часто бывает в кошмарах, руки и ноги его подламывались, отнимались, делались бесполезными. Чудовища вновь настигали его и протягивали свои изъязвленные щупальца, гнилые клешни и отвратительные подобия человеческих рук. «Мясо, — довольно булькали и хрипели они, корча морды в ужасных гримасах. — Сладкое человечье мясо! Ух-ух-ух! Давненько не пробовали мы сладкого человечьего мяса!..» — «Убирайтесь! — кричал им во сне Гензель, тщетно пытаясь нащупать в кармане нож. — Пошли вон!»
Потом он почувствовал, как дрожит земля и его накрывает тенью, ледяной, как могильная плита. Что-то невероятно огромное нависло над ним, такое, что все прочие чудища вдруг показались щенками. Это был дом, огромный мясной дом, который отрастил две самого отвратительного вида ноги. Он сильно изменился. Из толщи его спутанных тканей на Гензеля смотрели глаза, десятки самых разных глаз, некоторые из них могли принадлежать насекомым, а некоторые были вполне человеческими. Глаза эти жадно пялились на Гензеля, в них сверкало черное злорадство. А потом распахнулся рот. «Вот он! — прогремел мясной дом, щеря свои зубы, огромные как валуны, в недрах его пасти клокотала грязно-желтая слюна и пересыпались молотые груды старых костей. — Вот этот мальчишка, который отрезал от меня кусок! Ну-ка, ну-ка, теперь мое время отведать кусочек дрянного мальчишки!..»
Он легко подхватил Гензеля бугристой и мощной конечностью, выросшей из разбухшей’ туши, и потащил прямо к пасти. Гензель ощутил липкий гангренозный смрад, источаемый ею, закричал от ужаса, стал лягаться ногами изо всех сил — и вдруг в какой-то момент понял, что уже проснулся.
Он лежал на твердой земле, в щеку упирались травинки, пахло раскисшей землей и древесной трухой — самые обычные запахи, если спишь, уткнувшись лицом в траву.
