— Конечно, меня никто не поддержал. Кому охота впасть в немилость? Кроме того, для геноведьм нет никакой разницы между правдой и ложью. Есть лишь объективная данность — химические реакции, константы, хромосомные наборы с определенными свойствами… Что есть ложь в представлении науки и что есть правда? Впрочем, ты все равно не поймешь — слишком примитивен разум. То ли дело твоя сестра… Генофеи наперебой заверили их величества, что принцесса родится прекрасной и здоровой. Король с королевой расцвели, слушая всю эту цветистую ложь. Безмозглые коронованные выродки, они ценили позолоту превыше сути. Были поверхностны и тупы, как все люди. А потом…
Геноведьма перекинула Гензеля на другое плечо. Не оттого что у нее устала рука — всего лишь чтобы он не ударился головой об упругую стену, когда перед ними распахнулась очередная дверь-сфинктер.
— Все закончилось в одно мгновение. Я лишилась всего — милости монархов, покоев во дворце, уважения при дворе, даже нелепого титула генофеи. Отныне я была лишним элементом в этой реакции, никчемным осадком. Меня вышвырнули. Больше я не была фавориткой, при виде которой уважительно смолкали графы и герцоги. Я превратилась в нищую бездомную геноведьму, которой боялись и сторонились — никто не хотел притягивать к себе немилость. В один миг, тот самый миг человеческой слабости, я стала посмешищем, изгоем, парией как среди равных мне, так и среди людей. И существа, которых я могла превратить в сгусток слизи одним щелчком пальцев, презрительно смеялись мне в спину.
Бесцветный голос геноведьмы стал едок. Настолько, что в нем, казалось, может раствориться без следа закаленная сталь.
— Я поселилась в покосившейся хибаре на окраине города. Гнилые доски заменили мне вощеный паркет королевского дворца, а есть приходилось богатых белком слизней вместо лакомых миндальных пирожных. Меня лишили всего. Титулов, богатства, положения в обществе. Все это значило для меня не больше, чем песок под ногами. Но оскорбление геноведьмы… Этого я оставить не могла. Я ощутила еще одно чувство, давно позабытое, отринутое вместе с прочими, но вовремя вернувшееся. Жажду мести. Пожалуй, из всех куцых человеческих ощущений она — самое сложное, самое изысканное. Моя месть жгла меня изнутри несколько месяцев, как огонек лабораторной горелки. И она дождалась своего часа.
Гензелю показалось, будто в ребра ему впиваются не тонкие женские пальцы, а стальные когти. Еще немного — и геноведьма, сама того не заметив, разорвет его пополам. Возможно, это будет лучшей концовкой, пронеслось в голове, уж по крайней мере лучшей, чем расщепление и превращение в питательный бульон для дома.
— Эти коронованные ничтожества, эти золоченые болваны, которые в геномагии видели не больше, чем средство от прыщей, они решили отметить рождение принцессы с большим размахом. И великодушно разрешили мне присутствовать на торжестве! Вместе с прочими генофеями и разодетыми в шелк придворными. Золотая колыбель, напыщенные лица… Все присутствующие знали, что в этой колыбели сучит ножками живой труп, но никто не подавал виду. А затем началось самое интересное. Все генофеи достали инкрустированные драгоценными камнями инъекторы. Каждая из них приготовила свой подарок новорожденной принцессе, свое особое генозелье. Они по очереди подходили и касались ее тела иглами. Одна обещала, что у принцессы будут волосы цвета золота и губы как кораллы. Другая гарантировала иммунитет против неожелтухи и мутировавшего тифа. Третья преподнесла в дар низкое содержание подкожных жиров… И так далее. Они все одаривали ребенка, зная, что долго он не проживет. Я намеренно подошла к золотой колыбели последней. Да, вместо былой мантии на мне была истлевшая хламида, но инъектор был при мне, как и зелье. Я готовила его много месяцев, подогревая на огне своей мести…
Геноведьма внезапно погладила Гензеля между лопатками. Не ласково, не страстно, не грубо, а механически, небрежно, как гладят набитое опилками чучело старого домашнего животного. Ее прикосновение не было прикосновением живого человека. Лишь его имитацией. Как и ее лицо, ее тело, ее голос. Все — имитация, понял он. Тщательная, кропотливая, сложная имитация. Геноведьма воссоздала свое тело, как предмет искусства, слепо копируя то, что ей казалось необходимым. Но даже слепой скульптор вкладывает в свои творения душу. Телесная же оболочка геноведьмы так и осталась бездушной и холодной. Тщательная имитация, не хранящая внутри человеческой искры.
— …Я вонзила иглу в пухлую детскую попку и сказала: «Принцесса умрет, не дожив до своего шестнадцатилетия! Ее погубит веретено деления, о котором я вас предупреждала. Но я позволила себе преподнести ей особый подарок… Ваша дочь умрет. Но не просто испустит дух, чтобы вы смогли положить ее в золоченый ящик, закопать и вздохнуть с облегчением. Умрет лишь ее мозг. Генетическая инфекция выест его изнутри, превратив в сгнивший орех. Нейроны обратятся в труху, сознание растает без следа. Но ее тело… Ее тело останется в порядке. Вы ведь так чтите форму, ваше величество, так заботитесь о фенотипе, не обращая внимания на то, что внутри! Принцесса не утратит своей красоты после смерти. Она будет прекрасна, розовощека и голубоглаза. По ее венам будет бежать свежая кровь, легкие будут работать, сердце — биться. Но внутри… Внутри она будет мертва. Я оставлю вам лишь оболочку. Красивую куклу, которая никогда не откроет глаз. Пустое тело, из которого навек ушел разум. Мертвый мозг в живом и прекрасном теле. Живой памятник покойнику. Вот мой подарок вам. Мертвая, хоть и дышащая, принцесса станет тем проклятием, которое повиснет на вас. Вы не сможете убить ее — у вас не поднимется рука повредить ее псевдо-живую оболочку. Вы не сможете вылечить ее — невозможно вылечить то, что было уничтожено. Вы будете обречены годами смотреть в ее пустые глаза, понимая, что ваша дочь и мертва, и жива одновременно. Вот мой дар! Как он вам?..»
Чудовище, понял он. И что самое страшное, не кровожадное чудовище, пышущее злобой, ненавистью ко всему живому, терзаемое голодом. Чудовище иного рода — безразличное, хладнокровное и равнодушное. В когтях которого ощущаешь себя даже не жертвой, а вырванной из тела крохотной трепещущей клеткой, зажатой в холодном металлическом пинцете…
Сделав еще несколько сложных пассов над обнаженной раной, служившей одним из центров управления живым домом, геноведьма легко поправила Гензеля на плече и продолжила путь.
— Из королевства, конечно, пришлось бежать. — Прикосновением изящной руки она отворила очередную дверь-перепонку. — Как ты понимаешь, после всего, что случилось, мне сложно было бы найти там контракты. Пришлось сменить много королевств. От тех, где геноведьм сжигали на площадях, до тех, где о них даже не слыхали. Мир велик, милый Гензель… Сбережений у меня не имелось, а генетические исследования — удовольствие не из дешевых, так что пришлось мне вспомнить ремесло странствующей геноведьмы. Но с тех пор я уже не повторяла прошлых ошибок. Не позволяла гнилым росткам того, что вы называете человечностью, проникнуть в сознание и заразить его. И это самым лучшим образом сказалось на эффективности. Гораздо проще работать, зная, что человек — это не священный сосуд, а груда плоти, в которой сидит самовлюбленный, трусливый и жадный паразит, именуемый человеческим разумом. Больше меня ничто не сдерживало. Я шла тропой истинной геномагии, и то, что она все дальше уводила меня от шумных городов и обитающих в них организмов, уже не казалось мне странным. В какой-то момент вслед мне стали сыпаться одни лишь проклятия. Люди по своему устройству примитивны, но всякий примитивный разум имеет защитные инстинкты, в первую очередь — инстинкт родства, позволяющий отличить близкую форму жизни от чужеродной и, следовательно, опасной. Ксенофобия — очередной бессмысленный и извращенный инструмент вашего сознания. Во мне стали ощущать чужую, где бы я ни оказалась, и в какой-то момент пришлось оставить практику. Но меня это не огорчало. Я поселилась здесь, в глуши, подальше от копошащейся и бурлящей биомассы, молящейся на свой генокод. И знаешь, ничуть об этом не жалею. Единственный недостаток — очень уж редко здесь оказываются молодые, полные живой горячей крови квартероны…
