Да и деньги она всегда сможет разменять, если понадобится.
Галерея «Лоу Фай», в которой выставлялась инсталляция Мэтта, находилась в квартале от галереи Ландау, так что Кэрри двинулась по забитому пешеходами тротуару, и с каждым шагом комок в животе сжимался все сильнее и сильнее. Она знала, что ей следует развернуться и идти домой, но не могла ничего поделать. Женщина стала замедлять шаг и внимательно разглядывать окна и витрины всех галерей и магазинов по дороге и в конце квартала практически остановилась.
Посмотрела на витрину бутика, в котором выставлялись произведения примитивного искусства стран Центральной Америки, и притворилась, что рассматривает скульптуры, сделанные из деталей старых автомобилей.
И в этот момент она увидела в витрине плакат с фотографией…
Хуана.
Нет, это не он, мгновенно поняла Кэрри. Это не Хуан. И не мальчик-носорог. Лицо ребенка, изображенного на фото, было обезображено тем же физическим недостатком, что и лица первых двух, только в этом случае лицо малыша напоминало морду опоссума. Естественно, что фотография могла быть сфальсифицирована художником, который попытался объединить два образа, чтобы заявить о… ну, о чем-нибудь да заявить. Но на фото был настоящий ребенок. Искусство фотографа заключалось в освещении и композиции, а не в технических трюках.
Кэрри рассматривала покрытое щетиной лицо с выступающей мордой. Может быть, в городе эпидемия родовых дефектов, связанная с выбросами каких-то химических веществ или другими техногенными факторами?
Прекрати, сказала себе она. Ты пытаешься найти рациональное и логическое объяснение происходящему с того самого момента, как тебя допрашивали в квартире Холли, хотя прекрасно знаешь, что ужасы, которые ты видела, ничего общего с рациональностью не имеют. Здесь было что-то другое, что-то, что полностью выходило за рамки логики. Девушка ощущала себя Биллом Пуллманом из фильма «Змей и радуга»
[51], который вдруг обнаружил, что за политической неразберихой на Гаити скрывается гораздо более древнее зло, связанное с колдовством и обрядами вуду.
Зло?
Немного мелодраматично, не так ли?
Кэрри подумала о голове мальчика-носорога, стоящей на комоде в крохотной спальне.
А может быть, и нет.
Девушка вошла в галерею, чтобы посмотреть, нет ли там других фотографий ребенка, а может быть, и застать фотографа, с которым (или с которой) она могла бы поговорить о фото в витрине. Но, естественно, в галерее не было никого, кроме щеголеватого неприятного молодого клерка. А вот другие фото в помещении были, и Кэрри внимательно изучила их все до одного. На большинстве из них были дети или с коробкой для ланча в руках, или на качелях, или на велосипеде, и все это являло собой душераздирающий контраст с шаржированным физическим уродством и повседневными реалиями детства. Самым неприятным было фото ребенка и его матери, привлекательной женщины-азиатки, молодой, с претензией на стильность – двухцветными волосами, серьгами в носу и в губе, множеством татуировок – и выражением печального смирения на лице, которое делало ее значительно старше, чем она была на самом деле.
Клерк высокомерно отказался отвечать на вопросы Кэрри, но на столе в галерее лежали копии обзора выставки из одной из альтернативных газет и размноженная биография фотографа Джона Миза. Кэрри взяла и то и другое, собираясь все внимательно прочитать дома, а потом, если удастся, связаться с фотографом и попытаться выяснить побольше о мальчике на фотографиях. Она вышла из помещения и, лишь оказавшись на прохладном вечернем воздухе, поняла, насколько разнервничалась в галерее. По тротуару все так же шли многочисленные прохожие, было людно, но ей казалось, что здесь более свободно и спокойно, чем в пустом помещении выставки.
Желание увидеть Мэтта или его работу у Кэрри пропало, и она отправилась к своей машине, где выяснилось, что время парковки истекло. Неужели ее так долго не было? Ее это удивило. К счастью, штраф ей выписать не успели, и она, быстро сев в машину, влилась в транспортный поток. Сзади ей кто-то посигналил, но она не обратила внимания на придурка и, сделав несколько поворотов, вернулась на дорогу, по которой приехала к галерее.
По дороге домой Кэрри слегка успокоилась и пожалела, что так и не зашла в галерею Мэтта. Ей было одиноко, и компания в этот вечер совсем не помешала бы. Хотя он, конечно, с ней никуда не поехал бы. Для Мэтта их история была уже в прошлом, а он двигался только вперед. И, хорошо его зная, Кэрри была уверена, что он вел бы себя грубо и язвительно. Мэтт всегда отлично знал, куда нажать, чтобы сделать побольнее, и он делал бы это с большим удовольствием. Так что теперь, обдумав все еще раз, Кэрри решила, что все закончилось как нельзя лучше. Слава богу, что они не сошлись снова.
Да и уделить должное внимание ему и его произведению ей все равно бы не удалось. Перед глазами неотступно стояли образы из галереи.
И образ Хуана.
И мальчика-носорога.
Мальчик-носорог. Кэрри хотелось бы узнать его настоящее имя. Ей было больно называть его прозвищем, которое придумали для него таблоиды, – оно застревало у нее как ком в горле.
День получился очень длинным. Оказавшись дома, Кэрри устало бросила сумочку на кофейный столик в гостиной, попила воды на кухне, а потом дотащилась до ванной, где сняла неудобное платье и стерла с лица косметику. Забравшись в постель, стала мастурбировать, думая о Мэтте. Сделав это быстро и тихо, она натянула пижамные штаны, повернулась на бок и тут же заснула.
Глава 10
После окончания благотворительного мероприятия Хаскел попросил шофера отвезти его домой. Пока лимузин ехал по улицам города и пересекал залив по мосту, мужчина смотрел в окно. Через затемненное стекло были видны только огни небоскребов. На приеме после мероприятия четыре или пять женщин были готовы уехать с ним – и, видит бог, Сьюзан не обратила бы на это никакого внимания, – но он чувствовал себя усталым и сон был нужен ему больше, чем секс.
Его домом, когда он жил в Калифорнии, была впечатляющая конструкция из стекла и стали, возвышавшаяся над гаванью и окнами выходившая на залив. Это был его самый новый и самый любимый дом. Создал это жилище друг Хаскела Фрэнк Джери, который сделал его первый приблизительный набросок на почтовом конверте. Сейчас этот конверт висел в рамке у него в офисе, а фотографии дома присутствовали во всех архитектурных журналах и даже в специальных репортажах общественного телевещания.
Хаскел гордился этим домом, как гордился всеми своими домами, но к этому испытывал более нежные чувства. Здесь ему было удобно. И дом прекрасно отвечал всем требованиям его семейства.
Хотя его содержание влетало в копеечку.
Лимузин остановился в самом начале круговой подъездной аллеи, и Хаскел вышел из машины, предупредив водителя, что завтра ждет его на этом же месте в шесть часов утра – ему предстоял трудный день. Он проследил, как машина скрылась в гараже, а потом повернулся к дому и заливу, раскинувшемуся за ним. По ту сторону водного пространства в дымке приглушенно мерцали огни Сан-Франциско, и вся картина выглядела почти живописно.
