Она заказала курицу в соусе марсала, а он – пасту копеллини из цельных зерен пшеницы с помидорами.
Кэрри умирала от нетерпения и мечтала расспросить Лью о его жизни и о том особом мире, в котором он жил, то есть обо всем том, что завтра у нее будут выпытывать коллеги по работе. Но его больше интересовала ее работа, и он задавал умные и тонкие вопросы о ней самой, о департаменте и о неимущих, с которыми ей приходилось работать. С Мэттом они никогда ее работу не обсуждали, и в целом Кэрри не любила говорить о работе социального работника – это выматывало ее эмоционально. Но обсуждение произошедшего за день с Лью придало ей сил и энергии. Она ощутила возбуждение. У ее собеседника были деньги и возможности делать что-то реальное, претворять свои идеи в жизнь, и Кэрри чувствовала, что обсуждение проблем с Лью может привести к их решению.
Впервые в жизни она поняла, почему люди называют власть сильнейшим в мире афродизиаком
[67]. То, что она находилась в компании человека, который разделял ее взгляды и обладал возможностями действовать, пьянило Кэрри.
Принесли их заказ; они опустошили тарелки, но, судя по тому вниманию, которое Кэрри уделила своему блюду, они с тем же успехом могли поесть и в «Макдоналдсе». Разговор шел о расовых проблемах и нищете, и Кэрри призналась, что большинство ее подопечных были выходцами из Латинской Америки, при этом многие из них едва говорили по-английски. Как будто защищаясь, она подчеркнула, что ей доставляет удовольствие помогать людям из других стран находить пристанище в Соединенных Штатах. Сказав это, она напряглась, приготовившись услышать речь, направленную против иммигрантов. Эта тема набирала популярность.
Но Лью удивил ее.
– Мало кто это понимает, – сказал он, – но Америке для оздоровления ее экономики необходим постоянный приток иммигрантов. – Тут он улыбнулся. – Я знаю, о чем вы сейчас думаете, но как работодатель, я заинтересован в дешевой рабочей силе. В то же время с точки зрения истории межгосударственные границы – явление сравнительно молодое. Ведь тысячи лет большие массы людей мигрировали из-за изменения климата и наличия или отсутствия определенных пищевых ресурсов, ну и в связи с вторжением врагов. Проще говоря, они шли туда, где была работа. Так же, как и сейчас. Поэтому странно, что американцы так кипятятся из-за людей, которые просто хотят работать.
Кэрри ничего не сказала, и Лью продолжал, а она изучала его, пока он говорил. Хаскелл был старше ее лет на десять… пятнадцать… а может быть, и на все двадцать. А она до него никогда не встречалась с мужчинами, которые были бы старше ее больше чем на три года. К тому же Кэрри никогда не была высокого мнения о молодых женщинах, которые встречались с богатыми пожилыми мужчинами. Но сейчас она почувствовала, что ее тянет к нему.
Когда они вышли из ресторана, было уже поздно. Лью хотел продолжить вечер и предложил пойти куда-нибудь – например, в ночной клуб, – но Кэрри устала и сказала, что завтра у нее рабочий день. Когда они стояли на тротуаре, возник момент неловкости: он наклонился, чтобы поцеловать ее, а она как раз в это время сделала шаг назад. Но потом прильнула к нему, и они слились в одно целое. Кэрри отстранилась, почувствовав легкое головокружение и менее легкое возбуждение.
Она была рада, что приехала на своей машине.
Встретиться договорились в субботу. На весь день. Для Кэрри это был серьезный шаг, но ей было хорошо от того, что она приняла такое решение. Это или будет прекрасный день, к концу которого они станут намного ближе друг к другу, или же устанут друг от друга и их взаимная заинтересованность испарится, как струйка дыма. Или все, или ничего. Она или взлетит, или это будет полный провал.
Однако в жизни ей не хватало именно риска. И сейчас Кэрри нравилось рисковать, нравилось вернуться к полнокровной жизни после нескольких лет эмоциональной спячки.
Они поцеловались еще раз – теперь это был короткий прощальный поцелуй, – и к тротуару подъехал лимузин Хаскелла. Водитель вышел и открыл ему дверь.
– Ты уверена, что не хочешь прокатиться? – спросил Лью. – Я могу прислать кого-нибудь за твоей машиной.
– Нет, спасибо. Увидимся в субботу, – Кэрри помахала ему рукой.
– Тогда до субботы, – улыбнулся Лью. Он сел в машину и тоже помахал ей на прощание, пока водитель закрывал за ним дверь.
Как только лимузин отъехал, парковщик подогнал Кэрри ее потрепанную «Селику». Самая нелепая картина, которую ей когда-либо доводилось видеть. Она взяла у молодого человека в униформе ключи и поблагодарила Бога за то, что он не появился до того, как уехал Лью.
Кэрри не знала, сколько здесь принято давать на чай, поэтому, смущаясь, протянула лакею две долларовые бумажки, быстро села в машину и отъехала.
По дороге домой она тщательно проанализировала прошедший вечер: что сказал он и что ответила она, пытаясь понять, не было ли допущено грубых ошибок.
Наконец женщина пришла к выводу, что все прошло отлично.
Когда Кэрри открывала входную дверь, зазвонил телефон. Она быстро заперла дверь и бросилась к телефону, уронив по дороге ключи. «Это он!» – подумала Кэрри и, как легкомысленная школьница, стала молить Бога, чтобы успеть подойти.
– Алло? – сказала она, схватив трубку.
– Бе-е-е-е, – раздалось в трубке сиплое блеяние.
У нее перехватило дыхание.
– Бе-е-е-е.
Это напомнило Кэрри те звуки, которые издает лама.
– Хуан? – спросила она в трубку.
Щелчок и гудки.
Кэрри медленно положила трубку. У Розалии ее телефонного номера не было. Как и ни у кого из ее подопечных. Она подумала о залитой кровью квартире Холли, о белом перышке, прилипшем к пятну свернувшейся крови на руке проститутки, о голове ее сына…
мальчика-носорога
…стоявшей на комоде в спальне.
Кэрри дважды проверила замки на входной двери, убедилась, что черный ход тоже заперт и что все окна закрыты. Эйфория, которую она только что ощущала, куда-то испарилась, и, вместо того чтобы думать о своем ухажере, женщина никак не могла абстрагироваться от блеющего животного звука, который напоминал ей о Хуане, о мальчике-носороге, о квартирке Холли и о крови, реках крови.
Переодевшись в пижаму, Кэрри легла в постель, поставив телефон рядом с собой. Она мечтала, чтобы ей позвонил Лью.
Но тот так и не позвонил.
Глава 15
1848 год
Джеймс Маршалл пришел домой грязный, уставший и злой, добыв себе на пропитание лишь кролика. Солнце опускалось за горный кряж, и на востоке небо было синевато-пурпурное, а на западе – ярко-оранжевое. А здесь, в тени горного кряжа, уже наступила ночь, и когда Джеймс спешивался с лошади, его убежище походило на черную кляксу на фоне устремленных к небу силуэтов сосен.
