или что
…проникло в дом и где оно сейчас находится. Так что ему приходилось быть осторожным. Уилсон двигался вдоль стены холла, пока не добрался до дверного проема, который вел в спальню Жюли. От страха он весь покрылся по́том и не знал, то ли произнести шепотом ее имя и войти в комнату, то ли идти дальше по холлу.
– Твоя дочь здесь. Я убил ее.
Голос, глубокий и странно звучащий, раздался откуда-то из глубины спальни дочери. Страх сменился гневом, и Уилсон вошел в дверной проем.
– Жюли! – позвал он.
Раздался негромкий щелчок, и в темноте возникла красная точка.
Кто-то вел видеозапись происходящего.
– Жюли! – Ничего не видя вокруг себя, Уилсон бросился вперед, вытянув руки и смутно понимая, что красный индикатор видеокамеры движется вокруг него, у него за спиной. Он споткнулся обо что-то похожее на подушку и чуть не упал, но удержался на ногах, упершись в край кровати.
Кровать была мокрой.
Лампы опять зажглись.
То, что показалось ему подушкой, о которую он споткнулся, оказалось телом его жены Роны. Она лежала в позе зародыша, ее одежда была превращена в клочья, а кожа на руках и ногах надрезана и содрана.
Тело Жюли лежало на кровати варварски выпотрошенное. Сухожилия на ее лице были подрезаны, и рот растянулся в гротескной пародии на улыбку. Оказалось, что рука, которой он опирался на кровать, вымазана в крови дочери.
Уилсон услышал крики и какие-то жуткие звуки, которых ранее он никогда не слышал, и ему понадобилось время, чтобы понять, что это кричит он сам. Сквозь туман страдания, застилавший ему глаза, журналист увидел, что все стены в комнате испещрены символами, написанными кровью, – примитивными каракулями, которые он узнал по фотографиям предыдущих мест преступлений и по письмам Брайана. В комнате не было никаких признаков человека с видеокамерой, но в зеркале Уилсон краем глаза заметил какое-то движение и обернулся, чтобы посмотреть, кто это.
Мужчина, который появился из коридора, был абсолютно гол и жутко изуродован. Кое-где на его теле виднелась чешуя, а вдоль позвоночника шли наросты, которые делали его похожим на стегозавра.
А еще это был один из дельцов Силиконовой долины
[73], который в прошлом году вложил миллионы долларов в свою провалившуюся предвыборную кампанию, желая занять кресло губернатора.
Уилсон сразу же узнал его. Артур Фосетт.
Фосетт смеялся, смеялся низким нудным смехом Ренфилда
[74], и казалось, что этот смех никогда не прекратится. Сам Уилсон в какой-то момент перестал кричать и теперь молча стоял опустошенный, в то время как кудахтающий миллионер наступал на него. Руки мужчины были вполне нормальными, но ногти на пальцах ног были похожи на иголки. Одним быстрым движением Фосетт перевернулся вверх ногами и стал передвигаться на руках. При этом ноги его не торчали вверх, а болтались свободно и раскованно, как у обезьяны. Голова почти касалась пола, но он продолжал смотреть на Уилсона и смеяться своим бесконечным смехом – ноги дергались во все стороны, а тонкие ногти со свистом рассекали воздух.
Уилсон стоял на месте, не пытаясь бежать или защищаться. Он окаменел от того ужаса, что предстал перед его глазами.
Пятью ногтями правой ноги Фосетт провел по щеке Уилсона, и кровь побежала из пяти параллельных порезов. Ногти отрезали журналисту ухо, разорвали щеку, и голова его резко откинулась вправо. Перед глазами возникло выпотрошенное обнаженное тело дочери.
– Жюли… – едва смог выдохнуть он.
А потом Фосетт ногтями левой ноги перерезал ему шейные артерии.
Глава 18
Она купила себе новое белье.
Кэрри никому ничего об этом не сказала и даже саму себя пыталась убедить, что это простое совпадение и что это ничего не значит. Но факт оставался фактом – в пятницу вечером, несмотря на час пик, она отправилась в торговый центр, где посетила все три больших универмага и пять специальных магазинов – включая «Викториаc сикрет»
[75], – прежде чем приобрела себе просвечивающие черные кружевные трусики и подходящий к ним лифчик, которые стоили столько же, сколько все ее остальное белье.
И, конечно, сегодня она их надела.
На всякий случай?
Этого она не знала.
Может быть.
Пока все было хорошо. Даже очень хорошо. Лью заехал за ней на лимузине с шофером вскоре после завтрака, и все утро они осматривали участок земли, который он передал городу для строительства парка. На участке их встретили городской архитектор, дизайнер парковых ландшафтов и специалист по аттракционам, которых нанял Лью.
На ланч они заехали в «Алиото» – одно из тех мест, о которых она много слышала, но где никогда не бывала.
– Ориентировано на туристов, но забавно, – предупредил ее Лью.
Она не нашла там ничего ориентированного на туристов, но ни слова не сказала об этом Лью, чтобы тот не принял ее за деревенщину, которой она, в сущности, и была. Естественно, что ее спутник заказал органическую еду, которой в меню не было.
На своем первом свидании они специально говорили о высоких материях и о работе – беседа получилась высокоинтеллектуальной, но малоэмоциональной, а вот на этот раз разговор имел более интимный характер и касался их самих и всего того, что с ними связано. Казалось, Лью никак не может поверить, что у нее никого нет.
– Ты хочешь сказать, что у тебя нет задушевного друга? – дразнил он ее.
– И уже давно. Очень давно, – покачала головой Кэрри.
– И ты ни с кем не встречаешься?
– Нет.
– Ситуация как у старины Фредди Фендера
[76].
Кэрри непонимающе посмотрела на него.
– Ну как же: «Пустые дни, одинокие ночи…»
Кэрри покачала головой, все еще не понимая, о чем идет речь.
– Неважно. Это такая старая песня. Тогда перейдем к следующему неизбежному вопросу: А ПОЧЕМУ?
И она рассказала ему о Мэтте. Рассказала гораздо больше, чем собиралась, и достаточно для того, чтобы навсегда испугать любого, кто не был искренне заинтересован в этом рассказе.
