Вообще я была такой домашней девочкой, в студенческих тусовках в общежитии участия не принимала. С Володей у меня был связан свой эпизод. Я его никому не рассказываю, хотя эпизод абсолютно невинный и интересный.
У нас на втором курсе начался период ухаживаний, влюблённости: Марина Добровольская вышла замуж за Гену Яловича, Таечка Додина – за Гену Портера… Наверное, наступила и моя очередь. Я была влюблена в одного человека со старшего курса.
В 1959 году наш курс поехал на гастроли в Ступинский район Московской области – примерно на неделю, мы ездили на фабрики, на полевые станы.
Володя читал монолог деда Щукаря из «Поднятой целины», а я фрагмент из «Анны Карениной» и вела эти выступления. Мы выходили на сцену, я объявляла: «Начинаем…» Зал замирал. И начинала читать свой текст – сначала слушали внимательно, но постепенно я понимала, что теряю зал… Выходил Володя со своим сипатым голосом. (Саричева, наша преподавательница техники речи, считала, что это у него от курения такой голос.) Володя начинал читать свой отрывок – и постепенно захватывал зал так, что зрители уже боялись пропустить хоть одно слово. Вот тогда я подумала: «Голос должен даваться только в награду. Сперва надо научиться читать как следует, а потом, как награду, получать голос».
Так вот, в Ступино произошла история. На ночь нас оставили в какой-то сельской школе, у меня там была маленькая каморочка. Я только расположилась на ночлег – и вдруг появляется Володя. Говорит: «Аза, ты меня извини, но не хватает коек для всех…»
Как выгнать человека? А с другой стороны, мама говорит: «Ты с такими вещами будь осторожна». И я завернулась в дождевик (в то время были такие красивые дождевики прозрачные – зеленые, красные, синие) и говорю: «Ладно, Володя, раз некуда деться – ложись. Но если ты меня только тронешь, я кричать буду». Володя где-то до полуночи пыхтел-пыхтел, потом встал: «Нет, пойду-ка я на сеновал спать».
Видимо, этот случай его как-то задел, и он начал за мной ходить. А у меня и мысли о нем не было. Однажды он меня на руках в дом внес – поднял на руки и внес на пятый этаж без лифта. Я отбивалась: «Вовка, пусти!» (Если бы я тогда знала, что у него больное сердце!)
Потом он сделал мне предложение. А я любила другого человека. Тогда Володя сказал: «Давай пойдем, я тебе докажу, что мы хорошая пара».
Мы пошли на Арбат к какому-то фотохудожнику, в какую-то смешную общую квартиру. Хозяин расставил треножник и наделал нам фотографий. Володя радовался: «Ну посмотри, какая мы пара!» Из этих фотографий с зубчиками у меня сохранилась одна, остальные давно разошлись по знакомым.
И вдруг через полтора месяца я узнаю, что Вовка женится. «Как же так, – думаю, – вроде же был влюблен». Женился на Изе Мешковой, она мне очень нравилась – рыженькая, симпатичная, очень славная.
Видели ли мы в Володе гения? Не могу этого сказать. Был общий студенческий коллектив – со своими радостями, прорывами, влюбленностью… У каждого это было время старта, каждый был гений.
Все пели в перерывах между занятиями. Пел Валя Никулин, пел Валя Буров, пел Валя Попов, Витя Большаков… Ну и там же пел и Володя, ничем особенно не выделяясь.
Но он был рассказчиком дивным! И каждый раз приносил рассказы со своего двора – например, про соседа Сережу, у которого были выбиты зубы, и он не выговаривал тридцать букв алфавита и имя свое произносил «Сенёжа». Больше всего запомнились истории про «пнащ» и про «гонубей».
Из Володиных ролей в училище помню «На дне» – мы там вместе играли, и на этот спектакль приходили актеры МХАТа… Вообще у нас была постоянная связь с МХАТом. А по ночам в здании училища собирался и репетировал будущий «Современник», были там и Олег Ефремов, и Олег Табаков, и Михаил Козаков…
И конечно, у нас были у замечательные педагоги. Павел Владимирович Масальский. Совершенно очаровательный, сохранивший всю свою детскость. Мы его обожали! Я помню, как он вернулся из Японии и привез приемник, который нигде в сеть не включен, а работает! Просто невозможно было себе представить такое в то время! Мы сидим на занятии – Павел Владимирович вел мастерство актера, – и вдруг откуда-то звучит музыка. Мы не можем понять, откуда она, а он стоит – довольный такой, приемник в кармане спрятал.
Александр Сергеевич Поль, преподаватель зарубежной литературы. Помню, как-то после окончания экзамена (весь курс сдал успешно) Александр Сергеевич находит на полу бумажку, разворачивает – и зеленеет… Там написано: «Срочно пришлите содержание „Дон Кихота“». Это мы перед экзаменом распределили все билеты, чтобы потом пересказать друг другу. Мне достался Анатоль Франс. Накануне у меня поднялась температура, но готовиться надо было, я открыла «Восстание ангелов» – и в совершенно эйфорическом состоянии прочитала эту книгу. Она произвела на меня невероятное впечатление! Я поняла, как надо жить, как надо любить природу, как надо радоваться всему… А про «Дон Кихота» кто-то прослушать не успел. Поль был достаточно суровым учителем. Если опоздал на лекцию – лучше не входи. Однажды он кинул трость в зашедшего в середине лекции Радомысленского.
На третьем курсе пришел Андрей Донатович Синявский – читать курс советской литературы. Он был такой страшненький… Рыжий, с всклокоченными волосами, торчащими в разные стороны. Но он так великолепно читал, что мы, все семь девочек, были абсолютно в него влюблены. Вот как это бывает?
Мы приходили к нему всем курсом, сидели, пели, в том числе и Окуджаву, Галича… В девяностые годы мы узнали, что нас, оказывается, всех преследовал КГБ. Так вот, когда арестовали Синявского, то ни одного из тех студентов, кто приходил к нему домой, в КГБ не вызывали. Это совершенно точно. А почему – загадка.
Нам, девочкам, не повезло – у нас практически не было педагогов-женщин. Периодически к нам приходила Евгения Николаевна Морес, МХАТовская травести. Мы ее тоже очень любили. Была еще профессор Саричева, потрясающий педагог по «голосу». Про меня она говорила: «Что Бог дал, того не отнимешь».
И конечно, княжна Волконская, преподаватель манер. Она совершенно поразила меня в одном эпизоде. Наша аудитория была на третьем этаже, и она, немолодая уже дама, поднималась по лестнице – тяжело, останавливаясь через каждые три шага. Но когда дошла до двери, она еще несколько секунд постояла, потом вскинула голову, расправила плечи – и бодрой походкой вошла в комнату. Там в комнате могли быть люди, а нас с Таей Додиной, курящих на лестнице, она не заметила – и нам стало неудобно, что мы видели момент ее слабости. Вот эту сцену я запомнила на всю жизнь…
Потом, после студии, мы пересекались иногда с Володей – то на телевидении, то в ВТО, то в Доме журналиста… Чаще я почему-то встречалась с его мамой, которая была абсолютно убеждена, что у меня с ним был роман, однажды сказала: «Аза, ну почему ты отказываешься? Ведь у тебя был роман с ним». Я говорю: «Это у него был роман со мной, а не у меня с ним».
Конечно, я пережила ужасное горе, когда он умер. Вот это странная вещь… Я была на его похоронах, и такое чувство было, будто душа его разлетелась, и осколком – в каждое сердце. Года два после этого я видела сон о нем один и тот же. И каждый раз оказывалось, что это либо день рождения его, либо – день смерти. Я утром шла и ставила свечки.
