2016
Иза ВЫСОЦКАЯ
[6] «Мы были почти дети…»
– Иза Константиновна, в Школе-студии вы были на два курса старше Высоцкого. А как он попал в ваш курсовой спектакль?
Точно не помню, как он попал. Вообще он как-то появился у нас с этого спектакля, мы его начали готовить на третьем курсе – Володя тогда был на первом. У него была роль солдата, по-моему, даже бессловесная. Но в программке он есть. В общем, знакомство наше близкое началось с этого спектакля.
– А студенческие актерские работы Высоцкого вам запомнились?
Когда он выпускался, я работала в Киеве. Но я приезжала и прилетала в Москву. Я видела «Золотого мальчика», чеховскую «Свадьбу», капустники. Видела, естественно, «На дне» – своего Бубнова Володя сделал хорошо. А на выпуск я приезжала специально.
– Кстати, вам не запомнился капустник, о котором Высоцкий часто вспоминал, – пародии на все виды искусства?
Я не очень хорошо это помню. Я помню, что он прекрасно показывал Чаплина и Гитлера.
Потом, когда я увидела его в спектакле «Павшие и живые», практически в той же ипостаси, мне даже показалось, что в студии было еще лучше, получалось как-то легче.
– А когда начались куплеты, посвящения, то есть первые стихотворные опыты?
Я бы не взяла на себя право точно сказать, когда это началось. Потому что такие стихи – четверостишия типа частушек – просто были в быту. Могла быть записка в стихах, поздравления – на день рождения, Новый год, 8 Марта – всё это в стихах. Но я ничего не хранила и, честно говоря, не придавала этому ни малейшего значения. Ну а как иначе в девятнадцать-двадцать лет, если не в стихах?
Вот я помню такой случай. Мы пришли к кому-то в гости, там был магнитофон (они тогда только появлялись) – и нам дали прослушать какую-то Володину запись, не зная, что это Высоцкий. То есть Володя сам себя слушал. Неожиданно.
– А какова была его реакция?
Очень понравилось. Да ему вообще всё больше нравилось, чем не нравилось.
– Нина Максимовна рассказывала, что никогда не слышала от него плохого слова о людях.
Это правда. Мы с Володей встречались через какие-то годы – последняя наша встреча была в 76-м году. То есть на протяжении долгих – с 56-го по 76-й – двадцати лет я от Володи не слышала действительно плохих слов о людях. Были другие разговоры – он с болью говорил о том, что уходят друзья. Иногда ссорились как-то абсурдно, нелепо, из-за мелочей каких-нибудь… Но это была боль человеческая…
– А когда все-таки появилась гитара?
Вы знаете, этот вопрос задают все. Причем… я вам говорю совершенно честно, у меня в документальной памяти она просто отсутствует. Я помню, что мы покупали гитару, но не помню – когда… Я помню, что мы платили шестьдесят пять рублей старыми деньгами. Но я ни за что не возьму на себя смелость утверждать, что это была первая гитара… Я уже читала – по-моему, у Нины Максимовны, – что она подарила Володе гитару. Может быть, у него была гитара и раньше; может быть, она давала деньги на гитару в качестве подарка.
– А как складывалась ваша артистическая судьба?
Когда я заканчивала студию, приезжал Михаил Федорович Романов, он смотрел наш курс, и по его персональной заявке я была приглашена в Киевский театр имени Леси Украинки. Два года мы с Володей были и врозь, и вместе. Мы очень часто ездили друг к другу, мы каждый день писали, за редким исключением. Очень жаль, что погибли письма…
И конечно, были телефонные разговоры. Я ведь в Киеве жила в самом театре – двое актеров жили в театре: я и на верхнем этаже жил Паша Луспекаев с семьей. И рядом со мной был кабинет заведующего труппой Дудецкого, очень приятного и доброго человека. Он мне оставлял ключ от своего кабинета, который от моей комнаты отделяла тоненькая фанерная стеночка, и когда раздавался телефонный звонок, я быстренько вскакивала и бежала к телефону. Мы говорили очень-очень подолгу. Володя очень часто звонил. Так действительно было: девчонки на переговорном уже к нам привыкли, и когда мы начинали говорить про какое-то дело, они нам грозили отключить – им было скучно: «Говорите про любовь!»
Мы жили встречами – мы же были все-таки почти дети. Тогда-то мы казались себе взрослыми, конечно, это было очень забавно. Как бы это сказать – всё было серьезно и в то же время несерьезно. Было очень интересно, потому что в наших отношениях на протяжении всех лет была какая-то – в очень хорошем смысле слова – игра и поэзия. Мы очень весело и интересно ссорились, еще веселее мирились. Так что мне лично есть что вспомнить, и я ни о чем не жалею. Мне просто повезло: в моей жизни было большое счастье. И не только в те годы, когда я была женой Володи, но и во все последующие – все наши встречи были неожиданными, нам их дарила судьба: мы не списывались, не сговаривались, но почему-то вдруг встречались. Это было удивительно, радостно, значительно, тревожно – всё вместе. И когда мы расстались, у меня было такое ощущение, что женщины должны быть с ним очень счастливы. Потому что у него был такой дар – дарить! И из будней делать праздники, причем органично, естественно. То есть обычный будничный день не мог пройти просто так, обязательно должно было что-нибудь случиться. Он не мог прийти домой – и чего-нибудь не принести. Это мог быть воздушный шарик, одна мандаринина, одна конфета какая-нибудь – ну что-нибудь! – ерунда, глупость, но что-то должно быть такое. И это всегда делало день действительно праздничным.
И потом он тоже умел всякие бытовые мелочи: стираную рубашку, жареную картошку, стакан чаю – любую мелочь принимать как подарок. От этого хотелось делать еще и еще. Это было очень приятно.
– Через два года вы ушли из театра. А что за история была с Равенских?
С Борисом Ивановичем Равенских история была очень простая. Я прилетала в апреле – мы зарегистрировались только в 1960 году, поскольку меня еще нужно было развести. Тогда очень сложно было сделать развод. 25 апреля 1960 года мы с Володей зарегистрировались, и тут у Володи пошли переговоры с театрами. Я слышала, что его приглашали несколько театров. То, что приглашал Театр Маяковского, я знаю точно, потому что там со мной беседовали, объясняли, что не могут сейчас взять нас вдвоем. Володя не соглашался – он хотел работать только вместе. И тогда на это условие согласился Равенских.
Я не помню точно когда, но весной мы с Володей приходили к Равенских. И у нас с ним произошел неприятный инцидент – я не поняла, что у человека такой стиль и манера разговаривать. Я приняла это за хамство, о чем не преминула ему тут же доложить. Ссорой я это не могу назвать, но, в общем, сказала всё, что я про него думала. Очень неумно поступила и уехала из Киева. Ушла накануне декады украинской культуры в Москве, театр осенью приехал, играли во МХАТе. Привезли прекрасные спектакли, Шекспира и Чехова. Я тоже должна была играть, но ушла.
