Этот период длился недолго. Эта стабильность, заданность, остановка, самоутверждение за счет других были не в характере Высоцкого. В его творчестве – и в Гамлете в первую очередь – появляется беспокойство и неприкаянность.
Осознание своего «я», и как главный мотив – неблагополучие, потерянность, неустроенность, бездомность… Отсюда и в Гамлете, и в песнях Высоцкого желание выстоять, преодолеть, удержаться. Вырваться…
В последние годы в его Гамлете прорвалась высшая духовность, одухотворенность и обостренное ощущение конца… Уже не было импульсивности первых лет. Ощущалась горечь одиночества и печаль. Гамлет понимал, что можно выстоять, только оставаясь Человеком, сохраняя достоинство и духовную ответственность.
От духовного сознания к духовному существованию – этот путь мы прошли вместе с Гамлетом за последние пятнадцать лет. Итог – прорыв. Куда? На это, наверное, сегодня нельзя ответить. Оценка «на сегодня» всегда окрашена эмоциями. Истинный смысл всякого явления понимается на расстоянии. Но поставить перед собой вопросы, над которыми веками бьется человечество: о назначении человека, о жизни и смерти, – это итог, к которому человек приходит к середине жизни.
…В спектакле у меня много свободного времени. Сижу или в гримерной, или в буфете, кто-то рассказывает последний анекдот, в коридоре за кулисами кто-то смотрит по телевизору хоккейный матч. Из всех углов приемники транслируют спектакль, чтобы мы не пропустили свой выход, но пьесу знаешь наизусть, она растворена во внутреннем ритме, и, уже не слушая спектакль, точно выходишь к своей реплике. И вдруг через все привычное – «расплавленный» голос Высоцкого: «Век вывихнут! Ве-к-к-к р-р-р-ас-ша-тался!» (так согласные может тянуть только он) – в этом всё… Всё, что я пыталась рассказать о его Гамлете.
«Мир раскололся, трещина прошла по сердцу поэта», – по-моему, эти слова Генрих Гейне должен был бы сказать про Высоцкого – Гамлета.
Он был неповторимым актером. Особенно в последние годы. А как же иначе – при такой судьбе? И все же что определяло его актерскую личность? Духовная сущность. Острая индивидуальность. Неутоленность во всем. Сдержанность выразительных средств и неожиданный порыв. Уникальный голос. Многосторонняя одаренность.
Конечно, был и упорный труд, и мучительные репетиции, когда ничего не получалось, а в отборе вариантов, поисков, неудач, казалось, легко можно было бы потонуть. Он, как никто из знакомых мне актеров, прислушивался к замечаниям. С ним легко было договориться об игре, о перемене акцентов в роли, смысловой нагрузки. А уж изменение эмоциональной окраски, смену ритма или тембра он хватал на лету. У него был абсолютный слух. Он мог играть вполсилы, иногда неудачно, но никогда не фальшивил ни в тоне, ни в реакциях.
А при этом какая самосъедающая неудовлетворенность. И нечеловеческая работоспособность. Я не помню Высоцкого просто сидящим или ничего не делающим, не видела его праздно гуляющим или лениво, от нечего делать болтающим с приятелем. Всегда и во всем стремительность и полная самоотдача. Вечная напряженность, страсть, порыв. Крик. Предельные ситуации, когда надо выкладываться до конца, до изнанки:
Но тот, который во мне сидит,
Опять заставляет – в «штопор»!
Гамлет – тема всего творчества. Гамлет – это прежде всего талант. Человек, которому дано видеть больше, чем другим. А кому много дано, с того много и спросится. Разве это не имеет отношения к извечной проблеме о месте художника в жизни, особой ответственности таланта за всё, что его окружает? О невозможности играть в прятки со временем?… Вот почему Гамлет не может бездействовать, хотя знает, что это приведет его к гибели.
2012
Вениамин СМЕХОВ
[12] Живой и только
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженье от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым,
Живым и только,
Живым и только
До конца.
Борис Пастернак
Принц крови
Начало семидесятых – «Гамлет». Тяжелые роды спектакля. Напряжены отношения между Любимовымрежиссером и королевской «семьей». И – внутри семьи. Свободно и уверенно играет только самоходный занавес-самовяз. У меня треснуло в дружбе с Демидовой-королевой и с Высоцким-принцем. Кажется, королю Клавдию это должно быть всласть… Ужасное настроение. В Москве очень трудно принимается публикой таганский Шекспир. С одной стороны, серьезные комплименты видных критиков, ученых, художников, с другой – молчаливое отрицание большинства коллег. Демократическую же публику, осаждавшую билетную кассу, мы не без основания подозревали в пристрастии: популярность поэта Высоцкого уже набрала «сверхзвуковую» скорость. Так что цветы и овации после «Гамлета» казались адресованными кумиру, а не театру. Мрачная тишина в гримерной в отличие от прежних дружных шумов за кулисами… Очевидно, подгнилость датского королевства «инфицировала» зону спектакля «Гамлет», не иначе. Вот вам и формалисты, «представляльщики» с Таганки! Скажите, какова верность реализму… Однако постепенно настроение улучшалось. Спектакль на зрителе не просто креп и рос, он «перекоординировался». Схема исчезла, прихотливую систему артерий заполнила кровь. Конечно, лидером этого нелегкого периода «репетиций на публике» был главный герой.
…В мае 1972 года я на день раньше срока прилетел из Праги в Москву и оказался вечером на «Гамлете». Но – в качестве зрителя. Смотрел впервые из зала, даже из радиорубки. Узрел и удачи, и недочеты – и свои, и моего «со-короля», и всех других… и в постановке, и в свете, и в звуке… Со стороны дело оборачивается совсем иначе – это известно. Но вот в дневниковой заметке того дня нахожу краткий знак изумления: Высоцкий в роли принца ничего не играл, не рвал страсть и горло, а был печален, очень обаятелен, мучился слепотой окружающих, совсем ни разу не злился, а был ужасно сломлен своим… несовершенством. Я просто был смущен, я ничего подобного там, со сцены, не чувствовал… Такая мягкость, пластичность, почти отсутствие резких «таганских» жестов. И снова главное удивление: чувством собственной вины принца-Володи за свою нерешительность, за богобоязненные муки покуситься на чужую жизнь, пусть даже на жизнь мерзавца. Терзаться правом на убийство «Божьей твари» в век бессчетных жестокостей и заглушая голос мести за отца.
…Уже писалось об этом – как Высоцкий играл Гамлета под занавес собственной жизни. Совсем больной, он был собран, экономен в красках, обостренно точен в диалоге и опять беспощаден к себе и к партнерам: летом 1980 года спектакли шли «на полную катушку». Даже когда за кулисами наготове ждала артиста «скорая помощь» и в сцене «мышеловки» мы изо всех сил делали вид, что «принц» отсутствует на сцене не по причине сердечного приступа, а по воле автора… Владимир возвращался, спектакль продолжался; а 18 июля 1980 года мы переодевались, и звучали привычные остроты насчет того, что в такую жару принц и король могли бы укокошить друг друга и в первом акте…
