Сильные, округлые плечи, мускулистая шея и узкие, влезавшие в фирменные джинсы, бедра, он был низковат, ниже тех, кто обычно его сопровождал или играл с ним на сцене. Когда он был спокоен, в улыбке было что-то отрешенное, доброе, разящее наповал.
Он умел мгновенно преображаться, легко овладевая собой и переходя от «Волков», «SOS», «Чуть помедленнее, кони» к песням приблатненным: «Ну и дела же с этой Нинкою, она жила со всей Ордынкою». Иронизируя, прищуривал глаза, губы кривились в ухмылке, приоткрывая неправильно сдвинутые передние зубы. Когда же он пел, шея напрягалась, вздувались жилы, казалось, он – на последнем пределе, на грани нервного срыва, лицо, искаженное болью.
Но сейчас, в машине, он был таким же, как всегда, доступным, тихим, его голос, сводивший с ума хрипотцой, звучал обыденно. В жизни речь Высоцкого была лишена ненормативной лексики и сильных выражений. А с дамами он и вовсе вел себя всегда грубовато-джентльменски.
Это был один из самых фантастических концертов Володи, зал захлебывался аплодисментами и криками, ребята не отпускали Володю до глубокой ночи. После концерта, когда все стихло, никто не стал расходиться, лохматые челки и распущенные косы взмокли от восторга. Лицо директора сияло. Все обойдется, мы – ликовали.
– Знаешь, я тут обещал подъехать еще в один дом, – сказал Володя, когда уселись в машину. А мне-то казалось, от усталости он свалится на пороге своего дома. – Там праздник, будут ждать… Может, оставишь мне гитару? Зурабу завезем завтра.
Конечно, эту гитару больше никто не увидел. Утром позвонил Володя. Выяснилось, что он всю ночь передвигался, где оставил гитару, не помнит.
– Чтоб это была последняя трагедия в твоей жизни, – весело отреагировал Зураб, узнав о происшествии. – Считай, мы подарили ее Высоцкому.
Был и еще один случай, когда Высоцкий выручил меня.
После известной сцены в Кремле 8 марта 1963 года, когда Н.С.Хрущев орал на художников, а потом сгонял с трибуны Вознесенского («Вон, господин Вознесенский, из Советского Союза, паспорт вам выпишет Шелепин»), мы бедствовали довольно долго, жили под прессом страха – посадят. Книги Андрея были изъяты из библиотек, новые стихи не печатались. Деньги в доме давно иссякли. И все-таки мы не слишком унывали, считая по молодости: все «образуется». Сочувствующих было много, как-то позвонил Высоцкий: «Давай встретимся».
Он пришел в плотно пригнанной кожаной куртке на молниях, отложной воротник светло-голубой рубахи был отглажен; как всегда, он куда-то спешил. Присев на минутку, он посетовал на очередное изъятие его из фильма, затем вдруг заявил:
– Почему вы должны терпеть? Кому вы что-то доказываете? Я же нахожу выход.
Он вскочил, забегал по комнате.
– Мне стоит только сказать, и Андрею предложат десятки выступлений. Уговори его, пусть выступит.
Я промолчала.
– Чего вы ждете? Лучше, что ли, будет?
Сам Высоцкий давно бы пропал, если бы не эти «левые» концерты. Собирались всё больше на квартирах ученых (физики и лирики были дружны), скидывались на «билеты» и платили за выступление небольшие деньги. Кто-то вспоминал, что у Высоцкого были «самые высокие гонорары в Москве». Не могу утверждать ничего доподлинно, но знаю – большинство выступлений Володи были бесплатными. Сколько раз он пел до потери голоса просто так, уступая настойчивым просьбам. Он дарил себя щедро, на износ. Таким он бывал с актерами, с близкими и друзьями.
Предложение Володи как-то меня не воодушевило.
– Может, что-нибудь толкнуть? – предложила я. – Книгу, к примеру…
В нашей квартире (при полной бессистемности хранения) было множество редких книг, рисунков и картин, приобретенных либо подаренных в разное время.
– Это идея, – согласился Высоцкий. – Посоветуюсь с Шемякиным, он в таких делах знаток. Что у вас особо ценное?
Затаив дыхание от предчувствия расставания, называю несколько книг, Володя не реагирует.
– Еще есть Библия, иллюстрированная Сальвадором Дали, – (как такое слетело с языка!) – это вообще бесценная книга.
– Здорово. Я тебе перезвоню.
Через день Володя радостно сообщил, что предложили хорошую цену, он может забрать книгу немедленно. Названная сумма была для нас огромной, месяца два-три можно было прожить безбедно. Мне в голову не пришло, что отдаю Библию даром, проконсультироваться у специалиста нам с Володей не пришло в голову. Важен был порыв Высоцкого. Он искал возможность помочь нам и сделал это.
Мы возвращались из Адлера после отпуска, когда неожиданно в салоне лайнера объявился Высоцкий. Рубаха навыпуск, на плечах накинуто что-то типа шарфа, в руках дорожная сумка на молниях с еще не оторванными этикетками.
Не было фирменной куртки с лейблами, которую он не снимал, – подарок Марины. После их женитьбы Высоцкий начал одеваться стильно – в дорогие, со вкусом подобранные вещи. Он льнул к молодежной моде: черное, коричневое, много молний, ремни. Перехватив мой взгляд, расхохотался.
– Обокрали до нитки, вот, осталось то, что было при мне.
– Где?
– Спешил на съемку, одежду в номере развесил, чтобы проветривалась. Вернулся – все подчистую вымели.
– Ничего себе! Ключи что ли подобрали к двери?
– Окно оставил распахнутым. Влезли на пихту и, представьте, через окно крючком все отловили.
– «Обидно, брат, досадно…» – цитирую.
– В куртке – весь набор ключей: от квартиры, машины. «Мерседес» бросил в аэропорту, чтобы поскорее добраться. Там двери на такой сложной секретке, что ни один слесарь не справится.
Он был одним из первых, кто лихо ездил на «мерседесе», и вся гаишная братия отдавала ему честь. Тогда для Володи это был не столько знак благосостояния, сколько самореализация. Это были лихость, пижонство, но и дикая радость – прокатить своих из театра, показать Марине, что он, как Ален Делон или Бельмондо, может себе позволить многое.
– Что будешь делать? – спросил Вознесенский.
– В аэропорту ждут «ребята». Эти любой сейф вскроют.
Когда мы входили в зал прилета, к Володе шагнули скуластые широкоплечие детины, которые резко отличались от потока обычных пассажиров, и подхватили его.
А за два месяца до Володиной кончины мы летели в Париж одним самолетом. Там вышла моя повесть «Семьсот новыми». Нужно было поработать с переводчицей. На таможенном контроле перед отлетом Володя подошел. Лицо серо-бледное, лоб – в капельках испарины.
– Как хорошо, что тебя встретил.
– Что с тобой? – спросила. – Ты болен.
– Обойдется, – отмахнулся. – Хорошо, что летим вместе. Пошли, я – в первом классе, на этом перегоне меня знают все летчики.
Когда принесли завтрак, сказал, вытирая лоб платком:
– Ешь, не стесняйся. Не смотри на меня. Меня выворачивает.
