Я вообще поэзией в чистом виде редко что считаю. Но если вы спрашиваете мое мнение, то мне кажется, что стихи Булата Окуджавы больше подходят под определение «поэзии». Это не значит, что Окуджаву с Высоцким надо сравнивать, ведь тогда получается, что Высоцкий – плохой! А он не плохой. Он такой, каким он должен быть, и это хорошо! И поэтому как это определять – не имеет никакого значения. Можно найти некоторую злободневность в некоторых вещах, но это не является оценкой. Это произведение искусства, хорошего искусства и здорового!
– В чем, по вашему мнению, заключается причина огромной популярности Высоцкого, учитывая, что при жизни он почти не имел доступа к средствам массовой информации?
Во-первых, конечно, из-за своих песен – они звучали повсюду! Видимо, его песни очень подходили к тогдашнему моменту, к духовному состоянию общества. Ведь страна подспудно была в отчаянном положении. Это теперь говорят, что вот – «золотые годы застоя». А на самом деле – кругом было отчаяние. И этому отчаянию, видимо, очень соответствовала какая-то такая «лихость» его песен, если можно так сказать.
Потом, он ведь был и хорошим киноактером. Пусть и не много снимался, но благодаря кино его знали в лицо: он был очень обаятельным актером. И это тоже усиливало популярность.
– Вам не приходилось бывать на каком-нибудь выступлении Высоцкого, где бы он исполнял свои песни «вживую»?
Я был только один раз на его концерте в Бостоне, в США. Это было году в 79-м, по-моему, зимой, когда он дал несколько концертов-выступлений в нескольких колледжах на восточном побережье США. Он вообще-то собирался не по колледжам выступать, а по синагогам – это было бы ему выгоднее с материальной стороны: намного дешевле была бы стоимость зала. Но ему в посольстве сказали, что если он будет петь по сионистским центрам, то… Почему синагога у них – сионистский центр, не очень понятно. Ведь он собирался это делать не из идеологических соображений. А я его слушал в роскошном зале тысячи на полторы зрителей. Что это означает? Что Высоцкий меньше денег получил, только и всего.
Зрителей было много, полный зал. Там в основном присутствовала наша эмиграция. Из старой эмиграции было меньше людей, потому что они хуже это понимают. Они и Галича хуже понимают. В массе своей они больше понимают Окуджаву.
– Понятно. Реалии нашей советской жизни сильно отличаются от жизни первой, да даже и второй волны эмиграции.
Конечно. У них же – и у Галича, и у Высоцкого – совсем другой русский язык:
Спустились в штрек,
И бывший зэк,
Большого риска человек,
Сказал: «Беда для нас для всех,
Для всех одна:
Вот раскопаем – он опять
Начнет три нормы выполнять,
Начнет стране угля давать —
И нам хана!..»
Это же не каждый может понять, что такое «зэк», да к тому же еще «большого риска человек», – для этого нужно было самому повариться в нашей каше.
– Высоцкий останется в истории русской литературы?
Я думаю, что многое у него – долговечно. А многое было очень злободневно. Но это тоже имеет право быть. Ситуация в стране была кошмарная, очень тяжелая…
А в истории? Я вообще не знаю, честно говоря, что останется от всех нас. Не знаю. Все будет зависеть от того, какая вообще дальше будет История… Я этого сейчас не представляю.
1990-е
Валерий ЗОЛОТУХИН
Как скажу, так и было, или Этюд о беглой гласной
В мутный и скорый поток спешных воспоминаний, негодований, винений и ликований о Владимире Высоцком мне бы не хотелось тут же выплеснуть и свою ложку дегтя или вывалить свою бочку меда, ибо «конкуренция у гроба», по выражению Томаса Манна, продолжается, закончится не скоро, и я, по-видимому, еще успею проконкурировать и «прокукарекать» свое слово во славу этого имени. И получить за это свои «сребреники». Но вы, уважаемый редактор, просили меня, не вдаваясь шибко в анализ словотворчества поэта, в оценку его актерской сообразительности, не определяя масштабности явления, а также без попытки употребить его подвиг для нужд личного самоутверждения сообщить какой-нибудь частный случай, пример, эпизод или что-то в этом роде, свидетелем которого являлся бы, по вашему тезису, только я и никто другой. И я согласился ваш тезис принять за руководство к действию, ибо лично известный факт (факт действительного случая и фантазия сообщившего) в любом случае непроверяем на достоверность: как скажу, так и было… К гиппократовой присяге, к сожалению, мемуаристов не приводили и не приводят; совесть, к сожалению, во все века понятие относительное, а так как мы, по счастью и воспитанию, многие в глубине души атеисты, то и Евангелие нам не устав. А стало быть… как скажу, так и было. А было так. У меня есть автограф: «Валерию Золотухину – соучастнику „Баньки“… сибирскому мужику и писателю с дружбой Владимир Высоцкий». Я расшифрую этот автограф.
Судьба подарила мне быть свидетелем, непосредственным соглядатаем сочинения Владимиром Высоцким нескольких своих значительных песен, в том числе моей любимой «Баньки». «Протопи ты мне баньку по-белому – я от белого свету отвык. Угорю я, и мне, угорелому, пар горячий развяжет язык…» и т. д. Хотя слово «песня» терминологически не подходит к определению жанра его созданий. Потомки подберут, ладно.
Итак, «Банька»… 1968 год. Лето. Съемки фильма «Хозяин тайги». Сибирь. Красноярский край. Манский район, село Выезжий Лог. Говорят, когда-то здесь кроваво проходил Колчак. Мы жили на постое у хозяйки Анны Филипповны в пустом брошенном доме ее сына, который оставил всё хозяйство матери на продажу и уехал жить в город, как многие из нас.
«Мосфильм» определил нам две раскладушки с принадлежностями; на осиротевшей железной панцирной кровати, которую мы для уютности глаза заправили байковым одеялом, всегда лежала гитара, когда не была в деле. И в этом позаброшенном жилье без занавесок на окнах висела почему-то огромная электрическая лампа в пятьсот, однако, свечей. Кем и для кого она была забыта и кому предназначалась светить? Владимир потом говорил, что эту лампу выделил нам мосфильмовский фотограф. Я не помню, значит, фотограф выделил ее ему. Работал он по ночам. Днем снимался. Иногда он меня будил, чтобы радостью удачной строки мне радость доставить. Удачных строк было довольно, так что… мне в этой компании ночевать было весело.
А в окна глядели люди – жители Сибири. Постарше поодаль стояли, покуривая и поплевывая семечками, помоложе лежали в бурьяне; может, даже не дыша; они видели живого Высоцкого, они успевали подглядеть, как он работает. А я спал, мне надоело гонять их, а занавески сделать было не из чего. Милицейскую форму я не снимал, чтобы она стала моей второй шкурой для роли, а жители села думали, что я его охранник. Я не шучу, это понятно, в 1968 году моя физиономия была совсем никому не знакома. И ребятишки постарше (а с ними и взрослые, самим-то вроде неловко), когда видели, что мы днем дома, приходили и просили меня, как сторожа, «показать им живого Высоцкого вблизи». И я показывал. Вызывал Владимира, шутил, дескать, «выйди, сынку, покажись своему народу…». Раз пришли, другой, третий, и повадились – «вблизи поглядеть на живого…» И я вежливо и культурно, часто, разумеется, обманно, выманивал Володю на крыльцо… пусть, думаю, народ глядит, когда еще увидит… А потом, думаю (ух, голова!), – а чего ради я его за так показываю, когда можно за что-нибудь?
