– После вашего отъезда из России вы встречались с Высоцким за границей?
Мы встретились в Нью-Йорке зимой 1979 года, когда Володя приехал в Америку на гастроли. Это была наша последняя встреча, и она оказалась трагической. О ней уже можно сейчас рассказать. Понимаете, Высоцкий – величайший человек, и его ничто не унижает.
Я очень не люблю снижающего искусствоведения, когда, например, человек считает себя равным Пушкину, потому что у него гонорея, и у Пушкина была гонорея. Я на это всегда говорю, что у Пушкина если и была гонорея, то пушкинская, а у тебя – твоя. И это несравнимо. Поэтому мы можем сказать, что недостатки Высоцкого есть продолжения его достоинств. Без этого размаха, широты и, я бы сказал, беспредельности души не было бы всех его качеств, поэтому его ничто не унижает.
А история случилась такая. Высоцкий в то время не пил, был «зашит». Когда он пришел ко мне в мастерскую, у меня сидели мои студенты, один из которых покуривал марихуану. В этом не было ничего особенного, в те времена в Америке марихуану курили на каждом углу. Володя отказался от предложения выпить и сделал пару затяжек марихуаны. Внезапно он впал в форменное безумие… мы его еле удерживали, потом посадили под душ. Я просто не знал, что делать. Потом кто-то вызвал знакомого врача, тот Володю увез. После того случая мы разговаривали по телефону, но больше я Володю не видел.
– Мне рассказывали, что у Высоцкого были планы переезда в Нью-Йорк. Он не говорил вам об этом?
Нет, об этом разговора не было. Мы с ним обсуждали одну вещь, которую хотели совместно сделать. Я тогда собирался поставить спектакль «Преступление и наказание» с Нуриевым в главной роли. Когда Володя об этом узнал, он очень ревниво заметил, что мог бы и сам сыграть. Этот план мы очень серьезно обсуждали тогда. Да, он мог бы сыграть Раскольникова.
Высоцкий – явление очень значительное. Он намного выходит за рамки того круга метафор и определений, которые ему приписывают. Я считаю, что если бы не было науки социологии, то только по Высоцкому можно было бы изучить состояние общества того времени почти во всех социальных средах.
1997
Борис МЕССЕРЕР
[59] Владимир Высоцкий
В 1976 году мы с Беллой решили узаконить наши отношения, и в день бракосочетания, 12 июня, я устроил импровизированный праздник. Я ничего не хотел готовить специально, потому что все задуманное сколько-нибудь заранее обернулось бы показухой и фальшью.
Если не считать нескольких приглашенных, которые были с нами в загсе, дальше мы обрастали людьми стихийно. Произошло это стремительно, потому что известие о нашей свадьбе буквально взбудоражило московский круг знакомых.
Как только Эдмунд Стивенс – американский журналист, с которым мы были в приятельских отношениях, живший в Москве в отдельном особняке на широкую ногу, – узнал, что сегодня мы поженились, он потребовал, чтобы мы немедленно приехали к нему домой, и организовал роскошный банкет в нашу с Беллой честь.
Наш праздник продолжался целый день: начался утром, торжественный обед состоялся у Эдмунда, а вечером мы поехали в мою мастерскую. Приехал Высоцкий и весь вечер пел под гитару.
С этого дня началось наше постоянное дружеское общение с Володей Высоцким и Мариной Влади.
Когда я думаю о возникшей близости с Володей и Мариной, я понимаю, что, видимо, произошло некое единение людей, проживающих похожую жизненную ситуацию. Мы с Беллой и Володя с Мариной совпали друг с другом в определенном возрасте и в определенном, довольно трудном, соотношении, когда наши судьбы в значительной мере уже сложились. Все мы были достаточно известны и, быть может, даже знамениты. Каждому из нас надо было что-то в себе менять так или иначе, чтобы соответствовать друг другу. Но владевшая нами страсть (я говорю это по своему ощущению) превозмогала все препоны. И это нас сближало.
Мы с Беллой стали очень часто, я думаю, через день, бывать у Марины и Володи, иногда они приезжали к нам в мастерскую. В их доме общаться было удобнее, квартира камернее мастерской, больше приспособлена к уюту, хотя все мы были «неуютные» люди и ощущали себя мятежными душами.
Ритуал сложился сам собой. Мы созванивались с Мариной и приезжали на Малую Грузинскую часам к девяти вечера. Это близко от Поварской.
К этому моменту у Марины уже был готов стол с прекрасными напитками и закусками. Мы долго сидели за столом, Володя приезжал часам к одиннадцати, после спектакля. В нашем застолье Володя никогда не выпивал. Он рассказывал всякие театральные новости. Всегда был душой компании и всегда был на нервном подъеме. К концу ужина Володя говорил: «А хотите, я вам покажу (всегда слово „покажу“) одну свою новую вещь?» Он брал гитару и начинал петь. Иногда врубал мощную технику и воспроизводил только что сделанную запись. И всегда это было для нас неожиданным, и всегда буквально пронзало сердце. Сидели допоздна – далеко за полночь. С ощущением праздника, который дарил нам Володя.
Сам Высоцкий исключительно высоко ставил творчество Беллы. В знаменитой анкете, на которую Володя когда-то ответил, есть строчка, где его спрашивают: «Кто ваш любимый поэт?» И Володя отвечает: «Белла Ахмадулина». Он, со своей внешне очень земной поэзией, так ценил возвышенную поэзию Беллы с ее изяществом и утонченностью.
Февралем 1975 года помечено стихотворение, в котором Володя обращается к своим друзьям. Оно посвящено и Белле:
Вы были у Беллы?
Мы были у Беллы.
Убили у Беллы
День белый, день целый:
И пели мы Белле,
Молчали мы Белле,
Уйти не хотели,
Как утром с постели.
И если вы слишком душой огрубели —
Идите смягчитесь не к водке, а к Белле.
И если вам что-то под горло подкатит —
У Беллы и боли, и нежности хватит.
В январе 1976 года мы получили письмо-привет от Марины из Кельна во время их с Володей короткого пребывания в Германии. Это письмо передал удивительный человек по имени Бабек, который на наших глазах стал миллионером, хотя был сыном иранских коммунистов и воспитывался в интернате для детей членов дружественных компартий под городом Иваново. Он сделал стремительную карьеру в бизнесе.
Я воспроизвожу письмо с особенностями орфографии Марины:
«Беллачка дорогая, мы остановились в Кельне. Погуляли. Я про тебя думала и ришила, через Бабека, который скоро приедет в Москву, тебе кое-что передать. Вот Боре наски американские и громадный привет! Тебя я целую и люблю
Марина»
А дальше идет приписка Володи с предложением писать буриме. Но как мощно и раздольно звучит его голос!
«Расположились мы нагло и вольно
В лучшей гостинице города Кельна!
И мы тебя целуем.
