– Не может, – отрезала тётка, просовывая их с Иркой паспорта в маленькое окошечко за стеклом и толстой решеткой. – Если так хотите эту провести, оставьте старшую!
Ира дёрнулась. Мама покачала головой и положила мне руку на плечо. Но я спихнула её и выскочила на улицу.
Костя вышел за мной. Дверь захлопнулась.
Мы с Костей уселись в машину. Он на своё место, я за ним.
– Сядь за Иркиным, – попросил он, – я своё кресло хочу опустить.
Мне было всё равно. Я могла бы и на улице посидеть, прямо на снегу. Какая разница? И в груди, и в животе, и в пальцах ног и рук – везде у меня был тот же холод, что и снаружи, на улице.
Я ненавидела Ирку.
В голове мелькнула дурацкая мысль – может, таджики тоже кого-то ужасно ненавидят, и им поэтому не холодно на таком морозе в тонких джинсовых куртках?
Глава 12
В машине
– Обидно, да, – сказал Костя, зевая и вытягиваясь на своём кресле.
– Даже не представляешь себе насколько, – еле выговорила я.
– Почему не представляю?
Я покосилась на него. То есть на его затылок. Какой же он… Ну неужели всё надо понимать буквально? Или он издевается?
– Потому что у меня было что папе рассказать! – выпалила я.
– Это понятно, – кивнул он, закидывая руки за голову.
– Ну конечно, не такое важное, как у вас с Ирой.
Я старалась говорить ровно, но всё равно получилось язвительно.
– Да и у нас неважное, – сказал Костя, – это Ирке важно. А если ваш отец не разрешит мне на ней жениться, я её украду. Поможешь?
– С удовольствием, – буркнула я, – очень она мне нужна.
Я помолчала и добавила:
– Зря ты сказал, что у вас неважное. Я бы так хоть за дело мучилась.
– Может, ты своё важное в письме напишешь?
– Да не могу! – взорвалась я. – Я о живом человеке хочу рассказать! О маленьком! У меня слов не хватит. Тут показывать надо! Изображать. А ещё… Ещё я хочу сразу видеть папины глаза, понимаешь? Он же удивится, что я к ней хожу.
– К кому? – спросил Костя.
– Да неважно.
– Ты определись. Важно или неважно.
– Я познакомилась с одной девочкой, – вздохнув, начала я, – она маленькая, понимаешь? Совсем. Ей два годика. Она сестра моего одноклассника. Они разрешили мне приходить после школы играть с ней.
– Типа няни? Платят-то нормально?
– Да никто мне не платит. Просто хожу и играю. Я очень хотела папе рассказать. Потому что меня никто не понимает. Только папа и вот она.
– А, ну да! Переходный возраст, никто не понимает.
– Тебе обязательно надо всем ржать?
– Не, слушай. Я рад. С детьми прикольно.
– Да, ты правильно настраиваешься, – съязвила я.
– Ага! А ты чего с ней делаешь?
Я помолчала, собираясь с мыслями. Внутри у меня всё просто ныло от обиды. Но потом как прорвало…
– Да много чего! Знаешь, я когда в первый раз к ней пришла… Она меня, конечно, не сразу приняла. И я взяла ложку для ботинок и стала её крутить на пальце. Ей это очень понравилось. А потом она испугалась фена. И залезла ко мне на руки.
– Слушай, я тоже боялся фена, когда маленький был, – оживился Костя, – хотя не, погоди! Пылесоса боялся. И блендера.
– Когда ты был маленький, были блендеры? – усомнилась я.
– Мне двадцать шесть, а не пятьдесят.
– Прости, – смутилась я, – я, кстати, тоже блендеров боялась. Я вообще психованная была. Спала плохо.
– Я тоже, – кивнул Костя. – Знаешь, какой у меня был самый страшный кошмар? Сова на унитазе!
– Что? – обалдела я. – Да ладно!
Я схватилась за Иркино сиденье, обняла его.
– Ты врёшь! Тебе Ирка рассказала!
– Про сову? – удивился Костя.
– Конечно! Это же мой кошмар! Мне она снилась всё детство. Заходишь в туалет ночью…
– А там сидит на унитазе белая такая, – продолжил Костя, – когтями цепляется. И смотрит внимательно.
– Точно! И бежишь.
– Маму зовёшь.
– Ага.
Мы помолчали.
– Странно, да? – сказала я.
– Угу, – отозвался Костя.
– А ты в детстве был разговорчивый?
Он искоса глянул:
– А что, похоже?
Я улыбнулась.
– Ну просто я тоже бука. Короче, в классе я вообще молчу. Как немая. А с Кьяркой, ну, так девочку мою зовут, я прямо другой становлюсь. Мне хочется что-то выдумывать. Я ей спектакль показала. «Три поросёнка». И «Колобка». Не знаю, поняла она или нет, но сидела на стульчике смотрела. И ещё мы башню построили и лупили по ней мячиками. Потом я пряталась от неё, но ей это не понравилось. Она плакать начала. И ещё плакала, когда её мама уходила. Я взяла её на руки, а она стала бить меня в грудь кулачками и плакать. А потом, когда дверь за мамой закрылась, он успокоилась и стала опять играть. Слушай! Странное дело. У неё игрушек миллион. Каких хочешь. С кнопками, пищалками, нажималками, куклы, животные резиновые. А она играет с какой-то чепухой. С прищепкой. С половником. Вот таз вчера нашла. Сначала залезла в него. Потом вылезла, набок поставила и покатила. А потом на голову надела и гудеть стала.
Костя улыбнулся с закрытыми глазами. По-прежнему обнимая Иркино сиденье, я прижалась к подголовнику щекой и продолжила:
– Или пуговицу нашла огромную. И долго её катала. Странно, да? Я даже записываю то, что ей нравится. Она, правда, пуговицу в рот засунула потом. Но я заставила плюнуть.
– А это, кстати, известное дело, – сказал Костя. – Знаешь журнал «Эсквайр»?
– Со страшной рожей на обложке?
– Ну да, это у них стиль такой.
– Видела у Ирки. Мама говорит, она из-за тебя и журналы мужские начала читать.
– А что, там интересные статьи… Вот про игрушки было. Что у родителей чувство вины перед детьми. И маркетологи знают об этом. И компании выпускают навороченные игрушки – чем дороже, тем лучше, вроде как и от чувства вины избавился. Ну и другие, конечно, игрушки есть. Развивающие. Герои мультиков. Но вот у автора статьи ребёнок с лейкой любит играть. Потому что бытовые предметы – это простор для фантазии. Ну вот как ты про тазик рассказывала. Понимаешь, у ребёнка творческий потенциал раскрывается.
– У меня тоже с ней раскрывается, – сказала я. – Я с ней болтаю не затыкаясь. В школе бы не узнали.
– Я тебя тоже не узнаю, – зачем-то сказал Костя.
