Мама достала курицу, колбасу, но Ира ничего есть не могла. Ей хотелось только смотреть на папу. Гладить его по руке. Но мама всё равно заставляла есть. Потому что папа всё с собой обратно унести не сможет, и ей придётся в поезд всё волочь.
– Погоди, – до меня дошло, – а вот эти кастрюли… Сковородка, которую она брала для яичницы… Она всё обратно потащит на поезде?
– А ещё и постельное бельё. И обогреватель, видела, она с собой взяла? Там же холодно очень. Мама даже ленту с собой притащила для окон, папа сразу заклеит их, чтобы не дуло.
– На три дня всего пришли в эту комнату, и окна заклеивать надо, – пробомотала я.
– Три дня тоже прожить надо, – невесело улыбнулась Ира, – ну и другим останется… Кстати, там была девчонка моего возраста. Вся накрашенная. С маникюром. Она к парню своему пришла Так они и сумки оставили в коридоре. Сразу в комнате заперлись.
– Как в кино, – вспомнила я.
– Ага. Папа говорит: «А мы на еду сразу накинулись. Пенсионеры». А я говорю: «И на разговоры». Я столько с ним говорила. Он, кстати, дал разрешение, Костя!
– Очень рад. А то мы тут с твоей сестрой план похищения разработали уже.
– Ну, Ир, – затеребила я сестру, – ещё!
– Ещё мы старые приколы вспомнили. Помнишь, как вы меня втроём с дискотеки первой забирали? Я там натанцевалась на медляках, иду такая взрослая, мальчишки кругом. А тут папина машина подруливает. И ты высовываешься в белой шапке. «Ира, Ира! Иди к нам!» Я прямо расплакалась тогда от огорчения. Опозорили меня, такую взрослую. Залезла в машину. Пацаны смотрят. А я на них – нет. Говорю: «Мало того что сами припёрлись, да ещё и Лизу взяли! В белой шапке!» Папа над этой шапкой тогда всё ухохатывался. И сейчас долго так смеялся, Лиз. И слёзы на глазах выступили. Мне показалось, он как будто плачет. Но он не плакал. Просто долго смеялся. Как будто не хотел прекращать…
Я уткнулась Ире в плечо. Она приобняла меня. Мы долго так сидели обнявшись.
– Ир, сейчас заправка будет, – прервал молчание Костя. – По хот-догу?
– Я не хочу, – сказала она.
– А мы хотим, – сказал Костя. – Мы голодные как волки.
Он зарулил на заправку, заправил машину, а потом мы втроём сидели в кафе, за такими маленькими столиками, ели хот-доги с горчицей и кетчупом (у нас с Костей и тут оказался одинаковый вкус, оба отказались от майонеза) и пили кофе из бумажных стаканчиков. Мимо нас ходили всякие шофёры, и мы были тоже как будто путешественники, которые перекусывают после дальних странствий.
А я всё думала о той дискотеке, куда я приехала в белой шапке, и вспоминала наши с папой хулиганства. Когда Ирке звонили ухажёры и она с ними говорила слишком долго, то мы с папой включали фен и гудели в трубку с параллельного телефона.
– Фу, – сердито сказала Ирка, пряча улыбку за стаканчиком с кофе.
– Молодца, Лиз, – похвалил Костя, – я тебе сейчас улитку с изюмом ещё куплю. Премиальную. За борьбу с моими потенциальными противниками.
– Тебе просто повезло, что она выросла, когда ты за мной приударил, – сказала Ира, толкнув его в плечо.
– Ничего, – сказала я, – папа выйдет вот, наверстаем.
Мы замолчали. Но молчание вышло не тяжёлое, а как будто общее. Как будто накрылись одним пледом.
Глава 13
Устала
Было только девять часов вечера, но я упала в кровать и спрятала голову под подушку. Странно… Вроде всю дорогу спала в машине. А такое ощущение, что меня не в машине везли, а палками всю дорогу били. Устала, как после кросса на физре.
Сил хватило только на то, чтобы поставить на ноуте «Хауса» скачивать… Интересно, чем у этих двух братьев-то всё закончится. И у Кэмерон с Чейзом, которые целовались.
Ира с Костей варили макароны на кухне. Костя сказал:
– Будет готово – позовём.
– Даже если я не помогаю? – съязвила я. – Их же помыть надо… Почистить.
Ирка удивилась: раньше я просто дулась молча, а теперь прикалываюсь.
– А ты посуду будешь мыть, – ответил Костя.
Раньше я бы обиделась, но сейчас – это было справедливо. Хотя не знаю, как я буду посуду мыть. Болит каждая косточка. Надо придумать что-то, чтобы не мыть. Оставить на завтра.
– Лиз! – Иркин голос. – Трубку возьми!
Я с кряхтением поднялась с кровати. Какая посуда, они что, с ума сошли? Если только мне её сюда принесут, чтобы я её лёжа помыла…
– Здорόво. Это я. – Андрей говорил торопливо, глотая слова, чуть заикаясь. – У меня тут мама в командировку в понедельник вечером едет. В Италию. Ну, в нормальную командировку. Не в гости в этому… Фредерико. Хотя он звал. Э-э-э, так я тебе говорил, она же в турфирме работает?
– Нет. Кьярка спит?
– Да погоди ты! Спит, спит. Ну, короче. Им надо ездить по городам самим, смотреть, где чего. Чтоб потом нашим туристам рассказывать. И… и она меня с Кьяркой оставляет на ночь. А у меня тут дело… Задание.
– Делай что хочешь, – сказала я устало. – Сам в конце концов поймешь, кто твой Фокс. Ладно, неважно. Я с Кьярой переночую с удовольствием.
– Спасибо, – с облегчением сказал он, – ты настоящий…
– Андрюх, хорош, а? Чего с собой взять?
Он молчал. Наверное, всё ещё думал над фразой, что я «настоящий друг». А у меня внутри, там, где желудок, что-то кувыркалось от счастья. И пело. Укладывать Кьяру! Петь ей колыбельную! Утешать, если страшно! Оле-оле!
Я глянула в окно, за которым кто-то сыпал на сонный город снежную крупу, и подумала: «А всё же – не одной Ирке сегодня выпало счастье!» И сердце немножко сжалось: эх… вот бы папе рассказать.
Фартук, боевик и аллергия
– Не ложися на краю… – сонно гудела я.
– Анядо! Анядо петь! – закричала Кьяра.
Она спрыгнула с кровати, подбежала к моей и ударила меня. Прямо по носу! Я вскрикнула, было жутко больно. Как будто она мне сломала нос. Из глаз брызнули слёзы.
– Да перестань ты! – гаркнула я, утирая слёзы тыльной стороной ладони. – Ложись немедленно!
Но она стояла у моей кровати и продолжала упрямо повторять: «Анядо петь! Анядо!»
– Да не буду я петь! – рассвирепела я. – Быстро! Ляг! В кровать! И спи! Без всяких песен! Иначе я не знаю, что я с тобой сделаю!
Она замерла на секунду. Потом её личико исказилось от страха. И она заревела так, что у меня волосы на голове встали дыбом. Правда. Они просто зашевелились у меня на голове, как змеи какие-то. В сердце что-то бабахнуло, и я, тоже не выдержав, села рядом с ней на пол, схватила её, прижала к себе, уткнулась в её кудрявую башку, пахнущую шерстяной шапкой и ещё таким нежным, детским, трогательным, и заплакала.
