– Молодец! А для чего окуривают помещение дымом плюща?
– Чтобы достигать прозрения будущего, ясно видеть то, что должно произойти.
– Верно.
– Луиджи, а как здоровье Симонетты? Ты давно ничего не говоришь о ней.
– Симонетта умирает, и для того, чтобы предсказать это, мне не нужен дым плюща. Джулиано Медичи, отважный рыцарь и нежный любовник, умрет тоже, через год после нее.
– Он тоже болен?
– Нет! С чего ты взял? – возмутился Луиджи. Его удивляло, почему другие не понимают столь очевидных для него самого вещей. – Он здоров, крепок и свеж, как молодое дерево.
– Тогда почему же…
– Ах, Манфред, неужели тебе надо объяснять? Слишком сильно притяжение Симонетты. Когда она уйдет, его здесь ничто не удержит. Он будет искать ее в туманах грядущего, отчаиваться и снова искать…
Оба врача делали свое дело, размышляя каждый о своем. Луиджи о раненом, которому пришлось складывать кости бедра, после чего начались воспаление и лихорадка, а Манфред об Антонии.
Он вспоминал о том, что обещал ей прийти сегодня ночью. Они договорились наблюдать за человеком, который после полуночи бродит по палаццо. Антония считала, что это – дух рыцаря, давшего монашеский обет, а потом нарушившего его из-за женщины.
Палаццо раньше принадлежал этому рыцарю, а сеньор Маттео выкупил его у монастыря. Ему нравилось, что дворец расположен на холме, с которого видна Флоренция, волшебный город, утопающий в зелени и цветах, где белокаменные улицы прорезаны синими тенями, а укромные уголки украшены изящными беседками. Летящие колонны, ажурные арки, плоские крыши и высокие купола соборов, залитые прозрачным, золотым от солнца воздухом, наполняли сердце восторгом. Даже черствая, окаменевшая от зла душа Маттео Альбицци светлела от красоты этого города, сияющего, как жемчужина среди густой синевы итальянского неба.
…Антония едва дождалась часа, когда ее супруг заснул, а дворец погрузился в темноту и тишину. Не зажигая свечи, она проскользнула в угловую комнату, окна которой были увиты диким виноградом. Приоткрыв высокие створки, она начала прислушиваться, не идет ли Манфред.
Отдавала ли она себе отчет в том, как сильно желает его, видит в нем не только врача, но мужчину, молодого и привлекательного? Скорее всего, Антония гнала от себя мысли об этом, усердно молилась и просила у Господа защиты от греха. Но это очень мало помогало. Стоило ей закрыть глаза, и она представляла, как Манфред обнимает ее, целует, как…Нет, недопустимо, чтобы замужняя женщина позволяла себе такое! Если бы ее родители узнали, что за мечты рождаются в ее голове, то сгорели бы от стыда и позора. Они бы прокляли свою Антонию, воспитанную в послушании, целомудрии и чистоте. Что же такое с ней происходит сейчас? Дьявол ли ее искушает? Или она всегда была порочной и лживой женщиной, которая скрывалась под маской кротости и невинности?
Боже, как ей разобраться в себе?
Послышался хруст веток, и Антония забыла о всех своих думах и раскаяниях. Манфред! Это он! Сейчас она его увидит! Эта радость стерла ее вину и стыд, подобно тому как ветер сдувает сухие листья с мраморного балкона, на котором растут ее олеандры. Впрочем, она постаралась скрыть свое волнение, напуская на себя неприступный и озабоченный вид. Что оказалось напрасной тратой сил, потому что Манфред в темноте все равно ничего не увидел, кроме очертаний тонкой фигуры, светлого платья и руки, отворившей окно.
Стараясь не шуметь, они отправились в галерею, которую облюбовал таинственный «посетитель». О том, чтобы зажечь свечу, не могло быть и речи. Кромешная тьма обступила их, потянул ледяной сквозняк, пробирая до костей и вызывая отвратительную неудержимую дрожь. Антония вскрикнула, Манфред, повинуясь непреодолимому инстинкту, прижал ее к себе: их тела сквозь одежду соприкоснулись, пробуждая запретные желания. Не в силах сдерживаться, он начал целовать ее холодные щеки, губы, все сильнее, теряя контроль над собой, позабыв обо всем…
Антонии казалось, что они одни под ночным небом и звездами, что нет ни палаццо, ни галереи, наводящей на нее жуткий, нечеловеческий страх, ни старого мужа, ни ее строгих родителей, ни самого города, призрачной декорации места свидания, ни тверди под ногами, ни мыслей, – ничего. Ничего, кроме преступных и жгучих ласк, тайных, и потому еще более сладких. Она не желала останавливать их, понимая, что совершает грех и испытывая от этого странное и томительное наслаждение, отдаваясь ему с отчаянием, осознанием безысходности и безнадежности, все глубже погружаясь в бездонный, страшный и темный омут, влекущий, непознанный…
Что за странный восторг с привкусом гибели? Что за дивное ощущение полета в бездну? Что за дикое, безрассудное стремление к неведомому, несущему то ли смерть, то ли забвение, то ли странное и горькое блаженство? Что это такое? На этот вопрос ни Манфред, ни Антония ответа не знали, – они просто были этим , ощущали это, в шорохе бархатных складок одежды, в жарких прикосновениях, в темноте и жути гулкого коридора, в прерывистом дыхании, в страстных поцелуях, в предвкушении опасности, рока, судьбы…от которых никуда не деться.
– Антония, – шепот раздавался в настороженной тишине коридора громом небесным, отзываясь с разных сторон зловещим, недобрым эхом. – Ты свет и тайна моего сердца! Ты роза в саду моей печали…Посмотри же на меня, не отворачивай своего лица. Мы слишком долго блуждали во мраке! Но теперь перед нами золотой луг, – шептал Манфред, чувствуя, как смертной дрожью сводит губы. – Ты помнишь, как мы любили друг друга? Как мы умели летать среди звезд?
Он почувствовал, как Антония вздрогнула и прижалась к нему крепко, сильно, с безнадежным отчаянием, словно в преддверии неумолимой разлуки…
По коридору прокатился ледяной сквозняк. Манфред поспешно отступил вглубь ниши, увлекая за собой Антонию. В сыром воздухе запахло ладанным дымом, старой монастырской одеждой. Тихий и бесшумный, странник в длинном плаще с низко надвинутым капюшоном проплыл по коридору, едва освещенному слабым лунным светом из узких окон, исчез среди извилистых поворотов.
Манфред не волновался, он знал, что коридор заканчивается тупиком, единственная дверь в котором была наглухо заперта. Даже если у неизвестного имеется ключ, все равно он никуда не уйдет, так как другого выхода ни из коридора, ни из комнаты не было.
– Подожди здесь, – шепнул Манфред, и осторожно двинулся вслед за странным монахом.
– Я боюсь! – в огромных блестящих глазах Антонии стояли непроливающиеся слезы, бледные губы дрожали.
– Просто стой здесь, я сейчас вернусь!
Он, не оборачиваясь, скользнул за поворот, растворился во мраке. Антония слышала только свое дыхание, стук сердца и шорох паутины, свисающей с покрытого облупившейся позолотой потолка. Она обессилено прислонилась спиной к холодной шероховатой стене ниши, чувствуя странную, безумную истому, разливающуюся внутри от нетерпеливых и нежных ласк Манфреда, вкуса его поцелуев на губах. Она невольно вздохнула, прерывисто и глубоко, закрыла глаза. Сырой запах извести и затхлая темнота заброшенного коридора казались ей райскими ароматами сказочного замка, самым заветным, желанным местом на земле…Здесь, недалеко, за поворотом, был он, мужчина, которого Антония видела в тревожных и сладких предутренних девичьих снах, которого не надеялась встретить наяву. Она приходила на тайные свидания с ним в зеленый сад, созданный в ее сердце, одиноком и тоскующем, полном несбыточного ожидания…
