Притворство
47
Умирать и убивать легче, когда это часть ритуала, церемонии, драматического представления или игры. Чтобы встретить смерть бесстрашно, требуется некое притворство. Для наших реальных обнаженных «я» нет ничего ни на земле, ни на небе такого, ради чего стоило бы умирать. Только тогда, когда мы видим себя как бы со стороны, актерами в поставленном (а потому нереальном) спектакле, тогда смерть утрачивает свой ужас, свое значение конца и становится актом притворства и театральным жестом. Одно из главных качеств настоящего вождя – умение скрывать от своих последователей жестокую реальность смерти или убийства с помощью иллюзии участия в грандиозном спектакле: в торжественном, веселом или драматическом представлении.
Гитлер одел 80 миллионов немцев в костюмы и заставил играть в грандиозной, героической и кровавой опере. В России, где даже для строительства общественных уборных требуется от людей доля самопожертвования, вот уже 30 лет жизнь идет, как непрерывная душераздирающая драма, и ей не видно конца. Жители Лондона во время Второй мировой войны вели себя героически под градом бомб, потому что Черчилль наделил их ролями героев. Они исполняли свои героические роли перед гигантской аудиторией – из предков, современников и потомков – на сцене, освещенной пожарами горящего мирового города, под музыку лающих зениток и воющих бомб. Очень сомнительно, чтобы в нашем современном мире с его индивидуальным дифференцированием можно было бы добиться всеобщего самопожертвования без театрального представления и фейерверка. Поэтому трудно себе представить, как правительство Рабочей партии в Англии сможет провести в жизнь свою программу социализации, требующей от каждого британца известного самопожертвования, в серой и совсем не драматической атмосфере социалистической Великобритании. Отсутствие качеств актерства у большинства вождей английских социалистов подтверждает их честную прямоту и целостность, но оно мешает им проводить национализацию, которая, несомненно, является главной целью их жизни
{59}.
Необходимость театра в мрачной обстановке смерти и убийств особенно наглядна в армии. Мундиры, флаги, эмблемы, парады, музыка, тщательно разработанный порядок чинов и ритуал – все это существует для того, чтобы отгородить солдата от плоти и крови его собственного «я», чтобы скрыть от него неумолимую реальность жизни и смерти. Ведь мы даже говорим: «театр военных действий» или «батальная сцена». В боевых приказах военачальники неизменно напоминают солдатам, что взоры всего мира устремлены на них, что их предки следят за ними, а потомство услышит о них. Великий полководец может создать аудиторию даже из песков пустыни и волн океана.
Слава – это, в первую очередь, театральное понятие. Стремления к славе не может существовать без яркого представления о некой аудитории – без мысли о том, что о наших славных подвигах узнают современники или же «те, кто придет». Мы готовы жертвовать нашим живущим, но преходящим «я» ради мнимого вечного «я», которое мы сами героическими подвигами создаем в представлении и воображении других.
В практике массовых движений «театр для себя» играет, пожалуй, более постоянную роль, чем какой-либо другой фактор. Даже когда исчезают вера и возможности убеждения или принуждения, театр сохраняется. И нет сомнения, что постановки массовых движений – демонстрации, парады, церемонии, ритуал – в каждом сердце находят отклик. Зрелище массового спектакля захватывает даже наиболее уравновешенных людей. Не только участников его, но и зрителей. Очень возможно, что неудовлетворенные люди сильнее реагируют на мощь и блеск массового спектакля, чем люди, духовно удовлетворенные. Желание убежать от своего неполноценного «я» или хотя бы замаскировать его развивает у неудовлетворенных людей актерство и одновременно готовность отдаться полностью импонирующему им массовому зрелищу.
Недооценка существующего
48
При возникновении массового движения кажется, что оно борется за настоящее против прошлого. Оно рассматривает существующие порядки и привилегии как вмешательство дряхлого отвратительного прошлого в чистое настоящее. Но чтобы освободиться от мертвой хватки прошлого, требуется предельное единство и безграничное самопожертвование. Это значит, что народ, призванный свергнуть прошлое для освобождения настоящего, должен с энтузиазмом навсегда и во всем отказаться от настоящего. Абсурдность такого положения очевидна. Поэтому с дальнейшим развитием неизбежен перенос ударения: первоначальная цель – настоящее – снимается со сцены, а его место занимает потомство – будущее. Больше того, настоящее отталкивают назад, как нечисть, и валят в одну кучу с ненавистным прошлым. Таким образом проводится граница борьбы между тем, что было и что есть, с одной стороны, и тем, что будет, – с другой.
Потерять жизнь – значит потерять только настоящее, а когда теряется исковерканное, ничего не стоящее настоящее, то ясно, что теряется немногое.
Массовое движение не только изображает настоящее чем-то ничтожным и жалким, но и умышленно делает его таким. Оно выкраивает образчик индивидуального существования – сурового, тяжелого, полного запретов и скучного; осуждает удовольствия и комфорт и превозносит суровую жизнь. Массовое движение рассматривает самое обыкновенное настоящее как нечто тривиальное и даже недостойное, а поиски личного счастья изображает чем-то безнравственным. Наслаждаться – по установке массового движения – значит иметь дело с врагом, т. е. с настоящим. Главная цель проповедуемого большинством движений аскетического идеала – распространение презрения к настоящему. Кампания против семьи и обыкновенных человеческих желаний – это очередные попытки оторвать пальцы человека от настоящего, за которое он цепко держится. И когда такая жизнь, безрадостная в личном отношении, проходит на ярком и драматическом фоне грандиозного коллективного зрелища, – это еще больше подчеркивает никчемность и ничтожность личной жизни.
Невыполнимость многих целей, которые ставит себе массовое движение, тоже является частью похода против настоящего. Ведь все, что практически возможно и выполнимо, есть часть настоящего. А предлагать что-нибудь практически выполнимое – значит обещать что-то в настоящем, т. е. примирять нас с ним. Вера в чудеса, например, заключает в себе отказ от настоящего и вызов ему. Когда Тертулиан сказал о Христе: «И Он был похоронен и потом воскрес; это – правда, ибо такое невозможно», – тем самым он показал кукиш настоящему. Наконец и мистицизм массового движения – тоже средство принижения настоящего. Мистицизм этот рассматривает настоящее как смутное и искаженное отражение огромной неизвестной жизни, которая находится позади нас; настоящее же – тень и иллюзия.
49
Пренебрежительного отношения к настоящему не может быть без твердой надежды на лучшее будущее. Как бы ни жаловались на низость нашего времени, мы неизбежно вынуждены мириться с нашим существованием, каким бы трудным и убогим оно ни было, если наше будущее не обещает быть лучше настоящего.
Все массовые движения стараются унизить настоящее, изображая его ничтожным шагом к славному будущему, простым половичком на пороге золотого века. Для религиозного движения настоящее – что-то вроде места ссылки, юдоль печали, ведущая в царство небесное; для социальной революции – это убогая почтовая станция на пути к Утопии; для национального движения – это недостойный эпизод, предшествующий конечному триумфу.
