Я вырубилась потому, что отказалась сопротивляться, драться за свою жизнь.
Это заключение не имело смысла, и именно в нем в то же самое время был скрыт весь смысл. Мое лицо болело так сильно, что у меня просто не было сил, чтобы сомневаться в этом. Вспомнила о тумане в голове, когда осознала необходимость защищать себя, и о солнечном затмении в мозгах, когда отказалась это сделать. Я замерла, и на мгновение у меня отнялся язык.
Наконец я пришла в себя, не желая больше думать о происшедшем. О том, как совсем не по-человечески я почувствовала себя, поддавшись словам, которые кто-то шептал у меня в затылке: драться, драться, драться, выжить.
— Где я?
От моего вопроса лоб Эли покрылся морщинами.
— Ты в своей комнате.
На секунду мне показалось, что я страдаю от необратимых мозговых процессов, поскольку ответ казался очевидным, но потом мой мозг обработал полученную информацию, и я поняла, что у меня имелась весьма серьезная причина, чтобы не узнать свою комнату.
Я была голой. Совершенно голой. Мой письменный стол был пуст. Дверцы платяного шкафа были распахнуты, и одежды внутри не было. Мои книги были сложены в ящики, стоявшие рядом с книжными полками, и даже постельное белье, на котором я лежала, не было моим.
— А где мои вещи? — спросила я.
— Упакованы, — ответила Эли.
— Упакованы? — повторила за ней я.
Эли промолчала.
— Почему все мои вещи упакованы?
Эли вышвыривала меня на улицу? Каллум забирал меня у нее? Меня куда-то отсылали?
Брин была плохой девочкой, и теперь она им больше не нужна.
У меня перехватило дыхание и так сдавило грудь, что сломанные ребра нестерпимо заныли.
— Вещи твои упакованы, потому что мы уезжаем, — сухо сказала Эли.
— Уезжаем? Куда? Кто уезжает?
— Да. В Монтану. Ты. Я. Близнецы.
О чем она говорит? Монтана? Это на самом краю территории Каллума. Там одни периферийные жили.
— Мы уезжаем?
— Ну, после того, что они с тобой сделали, мы точно здесь не останемся.
Я вспомнила лицо Эли и жестокость в ее голосе, когда она сказала, что я была ее первенцем, ее дочерью и она несет за меня ответственность.
Когда речь идет о ее безопасности, мое слово — закон.
— А Кейси? — Я не была уверена, что мне хотелось знать ответ, но все равно спросила.
Выражение лица Эли, и так напряженное, стало совсем безжизненным.
— Кейси, — сказала она таким тоном, который должен был донести до слушателя, что ее не следует больше беспокоить подобными вопросами, — ушел.
— Ушел — это вроде как умер?
Эли пожала плечами:
— И такое может быть.
— Ты бросаешь Кейси, — сказала я, и мой голос поднялся вверх на октаву. — Ты бросаешь Кейси, берешь меня и близнецов, и мы переезжаем в Монтану?
Эли кивнула.
— Так все и получается.
— Но, Эли…
— Это не обсуждается. Решение принято. Минивэн упакован, мы взяли вещей на пару дней пути. Мы только ждали, когда ты очнешься. Так, слушай, ты можешь встать с кровати?
Нет, встать с кровати я не могла. Куда там встать, я просто врубиться не могла — что здесь такое происходит? Я, конечно, понимала, что Эли не очень хорошо воспримет все эти дела с Правосудием Стаи, но чтобы так…
— Брин, ты можешь встать с кровати? — повторила Эли. — Идти можешь?
Я свесила ноги с края кровати и встала. С учетом всех обстоятельств это было нетрудно. Даже мои ребра слишком сильно не протестовали.
— Док сказал, что твои раны здорово затянулись, пока ты была без сознания, — сообщила мне Эли. — Ты была в отключке, а зрачки не расширены. И еще он сказал, что если не будет признаков травмы головы, то ты спокойно можешь ехать.
Ехать.
Ехать — значит, оставить.
Оставить наш дом.
Оставить нашу семью.
Оставить Стаю.
— Эли, мы не можем ехать, — твердо сказала я.
Она повернулась и пошла к двери. Сначала я подумала, что она так и уйдет, не сказав мне ни слова. Но вместо этого она заговорила глухим, сдавленным голосом, и мне показалось, что она не обернулась ко мне только потому, что самой себе не доверяла, не думала, что сможет сохранить контроль над выражением лица.
— Они били тебя, Брин. Каллум бил тебя. Он приказал тебя избить. Когда тебя принесли ко мне, ты истекала кровью. На тебе было четырнадцать кровоподтеков, шесть рваных ран, два синяка под глазами, и ты была без сознания. Вот они что с тобой сделали.
— Я правила нарушила, — сказала я. — Закон Стаи.
Эли резко обернулась ко мне:
— Только не смей говорить, что это твоя вина. Не смей даже думать об этом. И не вздумай извиняться перед ними. Они избили тебя. А другие стояли там и позволяли им это делать — мои друзья, твои друзья, мой муж… — Голос Эли захрипел, и она сгорбилась. На мгновение мне показалось, что она так и продолжит сгибаться вперед и свалится на пол, но ничего подобного не произошло, Эли выпрямилась и откинула голову назад. — Мне не важно, что ты сделала. Мне не важно, что они о себе думают или что говорит Закон Стаи… и кто кого главнее… — Она сделала длинный прерывистый вдох. — Для меня важна только ты.
— Со мной все в порядке, — попыталась улыбнуться я.
Эли прошла через комнату и поднесла к моему лицу зеркало:
— Скажи мне еще раз, что с тобой все в порядке.
Бесстрастное зеркало в недвусмысленных выражениях сообщило мне, что, хотя синяки на моем лице и начали тускнеть, я все еще выглядела так, как будто меня замочили в чане с краской черного, синего, зеленого и трупного цветов.
— Эли, со мной все будет нормально, — сказала я, пытаясь убедить ее сделать шаг назад и обдумать это. — Ведь все могло быть гораздо хуже.
Эли хмыкнула:
— Если ты полагаешь, что нашла убедительный повод для того, чтобы остаться, то ты ошибаешься. Ты только послушай, Брин, что ты говоришь. «Все могло быть гораздо хуже». А кто мне может сказать, что этого не случится в будущем? — Она замолчала. — Ты думаешь, я этого для тебя хочу? Или для Кети и Алекса?
Кети и Алекс!
И если до этого момента я ничего не соображала и находилась под влиянием стресса, то сейчас я просто запаниковала:
— Они не позволят тебе забрать близнецов. Стая… они никогда не позволят Кети уйти. Ты сама видела, как они…
— О-о, будь уверена, я знаю, как обходиться со Стаей. — Голос, которым Эли это произнесла, не оставил у меня сомнений в том, что, когда она говорила «Стая», она имела в виду «Каллум».
