— О, — сказала я небрежно, — этот Вилсон мертв.
Шей стремительно рванулся вперед, инстинкт уже было подсказал мне, что вот сейчас он вцепится мне в горло и расплющит о ближайшую стену, если бы не тот факт, что движением не менее быстрым все волки моей Стаи бросились защищать меня. Чейз сделал шаг вперед и встал передо мной так близко, что я носом чуть не уткнулась ему в спину. Лейк встала сбоку от меня, дети — на флангах, даже Лили, которая выскользнула из моих объятий и бросилась на Шея, сверкнув зубами. Она еще не усвоила, что зубы у нее в человеческом облике не такие крепкие, как в волчьем.
И если бы я позволила, Лили разорвала бы Шея в клочья.
Но в конечном счете именно присутствие Девона, угрожающе возвышавшегося над всеми, остановило Шея в его угрожающем продвижении. Они стояли друг напротив друга: Дев, с достоинством держащий себя даже в центре хаоса, и Шей, как отражение всего, чем мог бы стать Дев, если бы заботился только о своей чистокровности, а не о том, как стать личностью.
— Пошел. Прочь. — Девон произнес эти слова медленно, но каждое слово весило как целое предложение.
По комнате прошла тревожная зыбь, альфы начали переминаться с ноги на ногу, не отводя глаз от противостояния.
Вызов.
Господству.
— Дев. — Я произнесла вслух его имя, понимая, что, если я не остановлю его, все может кончиться очень плохо.
При звуках моего голоса Девон прервал зрительный контакт с Шеем и отступил на шаг назад, ближе ко мне.
— Она их альфа, — выдохнул человек, который пах морской солью и серой. В его зеленых глазах мелькнул желтый огонек, зрачки расширились. — Дети думают, что они — ее.
Они не просто думают, что они мои, хотелось сказать мне. Они — мои. Я не понимала этого. Я не видела логики в этом выборе, но это было именно так.
Я была той, кто освободил их.
Я была той, кто показал им, что они могут сделать. Я была той, кого они выбрали, чтобы соединиться. И поскольку я все это начала, я находилась в центре всего, что нас соединяло.
Я была — их. Пусть я была их альфой, все равно даже самый маленький из моей Стаи чувствовал, что я, помимо всего прочего, самая уязвимая, самая слабая физически. В общем, та, которую Шею очень хотелось бы выпотрошить.
— Я не убивала Вилсона. — Мой голос, едва ли громче шепота, резонировал всей силой моей Стаи, неистовой жаждой крови, отчего звучал не так чтобы совсем по-человечески, как мне бы хотелось. — Это они сделали. Те, которых он изменил. Те, которых вы позволили ему изменить.
Лили зарычала, и этот звук, исходивший от ангелоподобного существа двух лет от роду, казался больше дьявольским, чем волчьим.
— Сейчас они свободны, — продолжила я, и в моем голосе все еще слышались отголоски чего-то мне не свойственного. — И никто не подберется к ним. Только через мой труп.
— Ты что, на самом деле думаешь, что мы позволим тебе взять их? — насмешливо произнес Шей.
Все мои инстинкты сообщили мне, что он бросал мне вызов и что игрой в гляделки я из всего этого не выпутаюсь. Вызов вспыхнул, как трут от пламени. Я чувствовала, как огонь распространялся по всей комнате — от одного альфы к другому. Они были сильнее меня. Один на один у меня не было шансов выстоять против любого из них. Даже в окружении живучих оборотней, которые сделают все, о чем я их ни попрошу, шансов у меня не было никаких. Живучие или нет, но мои волки были просто детьми, а любой альфа в этой комнате отсчитывал свой возраст веками.
Я не отступлю. Я попыталась, чтобы вожаки увидели это по моему лицу. Есть у меня шансы или нет, это мы еще посмотрим, но если эти альфы думают, что они могут забрать у меня хоть кого-нибудь из этих детей, которых они сами с удовольствием оставили Бешеному в обмен на обещание получить новых волков, которые станут их собственностью, то они глубоко ошибались.
Я не отступлю. Ни сейчас. Ни вообще. Даже если этим я сама себе подписываю смертный приговор.
Мой взгляд метнулся к Каллуму, и его янтарные глаза сфокусировались на мне так, что я даже задумалась, в каком возрасте он видит меня сейчас: в четыре года, в пять, в шесть или в десять? Или в любом возрасте до того дня, когда меня забрала Эли?
Брин. Я не слышала голоса Каллума у себя в голове, это единственное слово — мое имя — я увидела в его взгляде. В нем было одобрение. Чувство. И еще что-то… взгляд, который я знала, тот самый взгляд, который я много раз видела раньше. Этот взгляд подталкивал меня вперед. Этот взгляд заставлял меня собрать воедино все то, чему он научил меня, и думать. Из этой дилеммы был выход, но найти его и привести в действие должна была я сама.
Поэтому я сделала то, о чем просили меня глаза Каллума, и задумалась. И ответ нашелся — в том, что я знала о людях в этой комнате, и в том, чему научил меня Каллум: надо водить оборотней за нос, отстаивая свою позицию в споре.
— Вообще-то, — сказала я, отвечая наконец на слова Шея и не отводя взгляда от Каллума, — я на самом деле думаю, что вы позволите мне оставить их. Потому что это не Европа. И не Азия. В Северной Америке альфы не забирают волков у других альф. Сейчас между нами ничего нет, но если ты захочешь забрать то, что принадлежит мне, тогда тебе придется бросить мне вызов.
Тогда тебе придется убить меня. Эти слова не были произнесены, но все присутствовавшие в комнате поняли, что они подразумевались, и в воздухе запульсировала волна статической энергии. Альфы не любят, когда им бросают вызов. Особенно когда вызов брошен самкой. И особенно если она человек.
И особенно им не понравился бы вызов, брошенный мной.
— Кажется, девчонка дело говорит, — сказал Каллум, и выражение его лица было абсолютно нейтральным, а тело расслабленным, да еще стоял он в такой позе, что любой бы испугался до смерти, если бы у него хватило мозгов понять — Каллум совсем не тот человек, которого стоило выводить из себя.
Он расквитался.
— По закону Сената, если волк хочет сменить стаю, оба альфы должны под этим подписаться, а Брин, кажется, эта идея не очень нравится, — продолжил Каллум.
Шей зарычал:
— Ты что, серьезно, Каллум? Она — человек! Она слабая. Если мы хотим взять то, что у нее есть, мы возьмем это. Я возьму.
Каллум не зарычал, он просто прекратил сдерживаться, прекратил скрывать свою силу от других, потому что в следующее мгновение что-то древнее и неопровержимое заполнило комнату. Именно это для меня значило быть альфой. Именно в этом чувствовалась настоящая сила.
Люди в комнате пришли в замешательство. А я даже не моргнула.
— Понимаешь, это будет зависеть от того, — сказал Каллум, и голос у него все еще был нейтральным, да и лицо тоже ничего не выражало, — считаем ли мы себя демократическим Сенатом или не считаем.
