Гряда морщин покрыла лоб флорентийки, глаза, устремленные в одну точку, налились ядом.
– Если сегодня, я не получу от Ришелье то, чего желаю…я уничтожу его, а затем и Анну.
Прошипела она, осознав силу собственной позиции, в преддверие назначенной кардиналу аудиенции. Её размышление прервал лакей, громко объявивший:
– Его Высокопреосвященство, кардинал де Ришелье.
Как только Первый министр появился на пороге, королева мать встретила его взглядом, излучавшим скорее высокомерие, чем благосклонность. На лице же д'Эпернона, водрузилась одна из многочисленных улыбок, извлекаемых герцогом, при надобности, из просторного сундука его изысканного лицемерия – сия выражала приторную восторженность. Узрев кардинала, Медичи восторженно провосгласила:
– Мы несказанно рады видеть вас, Ваше Преосвященство.
Ответив кивком на почтенный поклон министра, она предложила занять места, за круглым столом. Лакей, дождавшись команды, наполнив бокалы белым бургундским, спешно удалился, оставив хрустальный графин, меж его собратьев, наполненных разнообразными винами, располагавшимися рядом с блюдом, занимающим центр приставного столика для посуды, в коем красовались диковинные фрукты. Устроившись в удобных креслах, вокруг стола, чем образовав правильный треугольник, собравшиеся, некоторое время, молча, наблюдали друг за другом. Подобная пауза насторожила Ришелье, надевшего, по этому случаю, маску отрешенности, и обратившегося, в выжидании, к предложенному вину. Сделав несколько глотков, он, поставив фужер, удовлетворенно кивнул, что побудило королеву-мать начать диалог.
– Что же вы молчите, господин Первый министр?
– Слушаю, Ваше Величество, мне казалось, что вы пригласили меня в большей степени слушать, чем говорить. К тому же, я полагаю, чтобы управлять государством, требуется поменьше говорить и побольше слушать.
– А вы надеетесь управлять государством, над которым возвышается, властвуя, помазанник Божий?
– Я, Мадам, всего лишь скромный священник на службе у французской короны, и полагаю, моя миссия состоит в том, чтобы всеми правдами, и неправдами, возвысить своего монарха и сделать неуязвимым королевство.
– Неправдами?! А как же закон Божий, где же нравственность, ведь вы когда-то, помнится, были ярым поборником морали?
– Ваше Величество, размышляя о нравственных правилах, нельзя не дивиться, видя, как люди, в одно и то же время, и уважают их, и пренебрегают ими. Задаешься вопросом, в чём причина того странного свойства человеческого сердца, что, увлекаясь идеями добра и совершенства, оно на деле удаляется от них? Я же не являюсь исключением, более того, чтобы ввести в заблуждение противника, я полагаю, позволителен даже обман, всякий вправе использовать против своих врагов любые средства.
Прищурив глаза, Медичи с ненавистью взирала на министра.
– А вы изменились Ришелье.
– Не удивительно, чем больше знаешь, тем труднее сохранить чистоту. Но на мой счет, вы, несомненно, ошибаетесь. Просто вы, Мадам, наконец-то, снизошли до того, чтобы разглядеть меня.
– И, что же я обнаружила?
– Вы нашли, по-прежнему, верного вам человека, приняв, по ошибке, его пурпурную мантию и министерский пост, за неблагодарность и предательство.
Последние слова кардинала, отразились на лице Медичи честолюбивой ухмылкой. Она триумфаторски взглянув на д'Эпернона, промолвила.
– Я признаться никогда не сомневалась в вас.
Ришелье учтиво пригнул голову.
– Но как вы понимаете, Ваше Преосвященство, преданность, как и любовь, требует постоянных доказательств.
– Всё чего пожелаете, Ваше Величество.
Настороженно кивнув, Медичи продолжила.
– Известно ли вам, господин кардинал, что в настоящее время, нашей внешней политикой недовольны в Мадриде?
– Вполне возможно Мадам.
– А уж если разочаровать Мадрид, то разумно было бы допустить, что возможно расположить против себя и Вену?
Кардинал смиренно кивнул.
– И это верно, Ваше Величество.
– Ко всему этому, как нам стало известно…
Она устремила многозначительный взгляд на д'Эпернона.
– …следует добавить назревающий мятеж?
В этот миг, она вернула свой стремительный взор Ришелье, желая по его реакции определить степень неудобств или удивления доставленных ему каверзным вопросом. Но пытливый взгляд королевы-матери разбился вдребезги, о куртины спокойствия и бастионы безразличия Первого министра.
– Вы Ришелье, должны как Первый министр, добиться от короля вступления в переговоры с Испанией, и посодействовать принятию решений в пользу Мадрида, с тем, чтобы выполнить все выдвинутые Габсбургами требования, иначе…
Натолкнувшись на иронию в глазах кардинала, она умолкла.
– Ваше Величество, я благодарен вам, за возложенную на меня миссию. Но я всего лишь князь церкви, обремененный непосильной министерской ношей. Под силу ли мне, скромному слуге Господа нашего, убедить в том, чего вы желаете, нашего короля, сына великого Генриха Бурбона…?
Он с мольбой воззвал к Марии Медичи.
– … Славного Генриха, который вознамерился укротить Габсбургов, собравшись в поход на Вену, за, что и был, как вы помните, убит предателем, на улице Ферронери.
– А разве Равальяк не религиозный фанатик?!
Поспешил уточнить д'Эпернон.
– Одно другого не исключает.
Голосом, в котором на сей раз преобладал металл, бросил кардинал.
– И вы полагаете, это было заказное, политическое убийство?!
Воскликнул д'Эпернон, разыгрывая изумление, в расчете на поддержку королевы.
– Вам ли не знать, любезный д'Эпернон?
Излишне учтиво произнес кардинал, пригвоздив герцога, к позорному щиту предательства, отточенной беспощадностью улыбкой, одной из тех, что скорее таила угрозу, чем выражала расположение.
– И не нужно так кричать, из-за вас я не слышу собственных мыслей.
Швырнув, словно кость собаке, переполненную презрением реплику в лицо д'Эпернона, кардинал вновь обратился к Марии Медичи.
– Из того, что я, только сейчас, услышал от вас, Мадам, можно заключить, что ваши нынешние советники отменно скверные. Все приведенные доводы, которыми вы мне предлагаете воспользоваться, с намерениями переубедить Его Величество, а если потребуется то и Королевский совет, несостоятельны. Посудите сами: Вы опасаетесь мятежа – спешу вам донести, что изменники разбиты, а те, кому не посчастливилось остаться в живых, заточены в Бастилию. Теперь, что касается Вены – армии Фердинанда, завязли в Германии. И Тилли и Валленштейн считают потери, нанесенные генералом чумой, проредившим имперское воинство пострашнее картечи. И наконец, Испания – я попытаюсь выразить полную уверенность, что Мадрид, не решиться напасть до тех пор, пока в Каталонии, пылает восстание. Если ваши советники, вместо того, чтобы рекомендовать вам всякий вздор, сумеют каким-то образом повлиять на ход событий в Старом Свете, и направить его в нужное Вашему Величеству русло, я готов выслушать их, и исполнить любые ваши поручения.
