Онлайн книга «Красный Крест»
– Вы даже не представляете, какой хаос творился в комиссариате! Впрочем, даже этого Сталину показалось мало. Наркома Литвинова сняли 3 мая 39-го. Пашку арестовали следующим же утром. Во время одной из наших последних встреч мы сидели в его гостиной, и когда я предложила включить радиолу, Паша вдруг отказался. «Ребята, – тихо сказал он, – мне кажется, что теперь я живу в этом доме совершенно один…» «Ну тем более! – с улыбкой сказал Лешка. – Чего нам тогда волноваться? Аське твоя музыка не помешает, соседи тоже жаловаться не станут…» «Именно поэтому давайте и не будем включать…» Думаю, Паша предчувствовал арест. Место рождения? Город Генуя. Ясно. Красный крест против вашей судьбы. В тот вечер Павлик подарил нам номер «Мурзилки». Возвратившись домой, сев у кроватки, Леша прочел Аське стихотворение Агнии Барто: Возле Каменного моста, Где течет Москва-река, Возле Каменного моста Стала улица узка. Там на улице заторы, Там волнуются шоферы. – Ох, – вздыхает постовой, — Дом мешает угловой! Сема долго не был дома — Отдыхал в Артеке Сема, А потом он сел в вагон, И в Москву вернулся он. Вот знакомый поворот — Но ни дома, ни ворот! И стоит в испуге Сема И глаза руками трет. Дом стоял На этом месте! Он пропал С жильцами вместе! – Где четвертый номер дома? Он был виден за версту! — Говорит тревожно Сема Постовому на мосту. — Возвратился я из Крыма, Мне домой необходимо! Где высокий серый дом? У меня там мама в нем! Постовой ответил Семе: – Вы мешали на пути, Вас решили в вашем доме В переулок отвезти. Поищите за углом — И найдете этот дом. Сема шепчет со слезами: – Может, я сошел с ума? Вы мне, кажется, сказали, Будто движутся дома? Сема бросился к соседям, А соседи говорят: – Мы все время, Сема, едем, Едем десять дней подряд. Тихо едут стены эти, И не бьются зеркала, Едут вазочки в буфете, Лампа в комнате цела. – Ой, – обрадовался Сема, — Значит, можно ехать Дома? Ну, тогда в деревню летом Мы поедем в доме этом! В гости к нам придет сосед: «Ах!» – а дома… дома нет. Я не выучу урока, Я скажу учителям: – Все учебники далеко: Дом гуляет по полям. Вместе с нами за дровами Дом поедет прямо в лес. Мы гулять – и дом за нами, Мы домой – а дом… исчез. Дом уехал в Ленинград На Октябрьский парад Завтра утром, на рассвете, Дом вернется, говорят. Дом сказал перед уходом: «Подождите перед входом, Не бегите вслед за мной — Я сегодня выходной». – Нет, – решил сердито Сема, — Дом не должен бегать сам! Человек – хозяин дома, Все вокруг послушно нам. Захотим – и в море синем, В синем небе поплывем! Захотим — И дом подвинем, Если нам мешает дом! Барто, конечно, описывала перенос дома по улице Серафимовича, а не тысячи задержаний, но слез моих это остановить не могло. Знаете, Саша, я иногда думаю, что если бы в тот вечер мы нанесли на карту Москвы точки с местами арестов – город этот напоминал бы решето… Я смотрю в окно: небо темнеет. Повернувшись к картинам, словно перебирая карточки в библиотеке памяти, Татьяна Алексеевна расставляет холсты. – Вот, я хочу вам кое-что показать… – она берет одну из картин и поднимает ее перед собой. Диагональю землю разрезает ночной поезд. Черно-синие цвета. Вагоны не пассажирские, а грузовые. Здесь тени и мгла. Желтый огонек освещает лишь лобовое стекло машиниста. Локомотив крохотный и тонкий – полотно большое. Я ожидаю, что соседка расскажет об этой картине, но Татьяна Алексеевна вдруг отставляет холст и, кивнув самой себе, подходит к столику. Вытащив из бумажного пакета пластинку, она включает проигрыватель. – Теперь я и не вспомню, когда впервые услышала ее. Как-то вечером Леша пригласил меня в филармонию. Он должен был с кем-то встретиться по делам «Помполита» и решил взять меня с собой. Я замерла с первых же аккордов. Пятая симфония… Чайковский… Мне кажется, что вещь эта способна заменить любой учебник. Вся история страны в одном произведении. Если какой-то инструмент и подобен голосу этой земли, то, конечно, открывающий симфонию кларнет. Всякий раз, слушая первую часть, я воображаю, будто Чайковский написал именно обо мне. Тревожное вступление, слабые проблески надежды и торжество смерти, модерирующее в бесполезную весну. Прелюдия набата, минор драмы. Осторожные шаги маленькой судьбы в беспросветной тьме. Думаю, сам того не понимая, Чайковский написал гимн неизбежности и приближающейся беды. Через несколько минут вы, конечно, заметите, что у Чайковского мажорный финал, у Чайковского есть свет и есть надежда… может, и так… может, для кого-то и есть, но только не для меня. Моя история закончилась уже в первой части… – Могу я задать вам один вопрос? – Конечно. Я сделаю вам чай? – Нет-нет, я действительно скоро пойду, мне завтра рано вставать – привезут мебель и кухню… – Так черный или зеленый? – Ладно… черный, если можно… – Что вы хотели спросить? – Мне всегда было интересно: люди, которые занимают такие должности, вроде вашей, сотрудники, которые работают в министерстве… Вы ведь уже тогда все знали, да? – Что вы имеете в виду? – копошась в ящиках, из кухни спрашивает соседка. – Я про войну. Вы ведь знали, что начнется война? – С Германией? – Да. – До сентября 39-го такая вероятность действительно была, но после пакта Молотова – Риббентропа мы как минимум начали приятельствовать. Сталин, в ответ на поздравления с днем рождения, написал о «дружбе, скрепленной кровью». Я была уверена, что войны не будет. – Это еще почему? – Во-первых, у Германии еще не было такой возможности, во-вторых, я, например, лично рассылала по нашим представительствам в Европе список книг, которые следует выбросить. Все эти экземпляры изымались только потому, что в них плохо говорилось о нацистской партии и Гитлере. Я же отсылала данные немецких коммунистов, которых мы выдаем Германии. Неплохо, да? Советский Союз высылает коммунистов на растерзание фашистам! Не помню, говорила ли я вам, что НКИД в то время располагался на Кузнецком Мосту… |