— Я не… — начал я, не зная, как закончить предложение.
— Он прекрасный парень, — повторил архиепископ. — Несколько лет назад приехал из Нигерии. Ты смотри, что творится: раньше мы посылали своих ребят в миссии, а теперь миссии присылают нам своих парней.
— Выходит, мы превращаемся в миссию? — сказал я.
Архиепископ помолчал и кивнул:
— Я, видишь ли, об этом не задумывался. Наверное, так оно и есть. Этакий странный пас, верно? Знаешь, сколько в этом году я получил заявок на место священника от дублинской епархии?
Я покачал головой.
— Одну, — сказал архиепископ. — Одну! Представляешь? Я встретился с соискателем, и он абсолютно не годился. Придурок какой-то. В разговоре все время грыз ногти и хохотал. Все равно что беседовать с койотом.
— С гиеной, — поправил я.
— Ну да, с гиеной. Я так и сказал. В общем, я дал ему от ворот поворот и велел подумать, есть ли у него призвание к нашему делу, и уж тогда снова поговорим, а он расплакался, и я чуть ли не на руках вынес его из кабинета. В приемной ждала его матушка, и я понял, что это она его настропалила.
— Всех нас настропалили наши матушки, — брякнул я необдуманно.
Архиепископ покачал головой:
— Ну так-то уж не надо, Одран, а?
— Я просто хотел сказать…
— Ладно, ничего. — Архиепископ снова глотнул из стакана, на сей раз от души, и прикрыл глаза, смакуя вкус, а затем проговорил: — Майлз Донлан.
Я уставился в пол. Вот этого разговора я и ждал.
— Майлз Донлан, — тихо повторил я.
— Я полагаю, ты читаешь газеты, смотришь новости?
— Да, ваше преосвященство.
— Шесть лет. — Архиепископ присвистнул. — Как по-твоему, он выживет?
— Он немолод. А в тюрьме, говорят, не жалуют… — Я не смог произнести это слово.
— А что, никакие слухи до тебя не доходили, Одран?
Я сглотнул. Слухи, конечно, доходили. В Теренуре мы с отцом Донланом долгие годы работали бок о бок. Если честно, он всегда мне не нравился: в нем было что-то неприятное, а о ребятах он говорил, словно они одновременно его притягивали и отвращали. Но слухи, однако, доходили.
— Я не очень хорошо его знал, — уклонялся я от ответа.
— Не очень хорошо знал, — негромко повторил архиепископ, в упор глядя на меня. Я отвел взгляд. — А вот скажи, Одран, если б ты слышал разговоры о нем или о ком-нибудь другом, как ты бы поступил?
Честный ответ — никак.
— Наверное, я бы поговорил с этим человеком.
— Поговорил бы с этим человеком. А со мной ты бы о нем поговорил?
— Вероятно, да.
— Ты бы обратился в полицию?
— Нет, — тотчас ответил я. — По крайней мере, не сразу.
— Не сразу. А когда?
Я тряхнул головой, пытаясь понять, что он хочет услышать.
— Честное слово, Джим, я не знаю, что бы сделал, кому и когда рассказал и рассказал бы вообще. Я бы рассудил по обстановке.
— Ты бы рассказал мне, вот что ты бы сделал. — Тон моего собеседника стал угрожающим. — Мне и больше никому. Неужто не видишь, как газеты на нас ополчились? Мы утратили контроль. И должны его восстановить. Репортеров надо прижать к ногтю. — Он глянул на статуэтку архиепископа Маккуэйда. — Думаешь, он бы терпел это безобразие? Нет, позакрывал бы типографии. Перекупил бы аренду студии и разогнал телевизионщиков.
— Сейчас другие времена, — сказал я.
— Паршивые, вот какие. Однако я отвлекся. О чем мы говорили?
— О нигерийском священнике, — напомнил я, радуясь смене темы.
— Ах да, отец Нгезо. В общем, он хорош. Черен как ночь, но это неважно. Он не один такой. В округе Доннибрук три парня из Мали, два кенийца и еще один из Чада. Говорят, в следующем месяце место викария в Тёрлсе займет малый из Буркина-Фасо. Ты когда-нибудь слышал об этой стране? Я — нет, но, выходит, есть такая.
— Кажется, она где-то повыше Ганы? — Я мысленно представил карту мира.
— Не знаю и знать не хочу. Хоть на одной из лун Сатурна, мне все равно. Нынче берем, понимаешь ли, что дают. Пускай юный Нгезо попытает счастья в Теренуре. Ему нужно сменить обстановку, к тому же он заядлый болельщик регби. Ты-то не особо интересуешься игрой, да?
— Кубковые матчи я не пропускаю, — возразил я.
— Вот как? А я думал, ты равнодушен к спорту. Нгезо поладит с ребятами, а им весьма полезно соприкоснуться с иной культурой. Ты не против освободить ему место?
— Я проработал там двадцать семь лет, ваше преосвященство.
— Я знаю.
— Школа стала мне домом.
Архиепископ вздохнул и, пожав плечами, слегка улыбнулся:
— У нас нет дома. То есть своего собственного. Ты это знаешь.
Легко тебе говорить, подумал я, покосившись на бархатные мебельные покрывала и тюлевые шторы.
— Я буду скучать по школе, — сказал я.
— Тебе не помешает на время оставить учительство и вернуться к церковной работе. Всего лишь на время.
— Поймите, ваше преосвященство, я никогда не служил в приходе.
— Джим, — лениво поправил архиепископ. — Джим.
— Я даже не представляю, где я мог бы начать. Вы-то куда хотели меня направить?
Архиепископ потупился и шумно засопел, на лице его промелькнуло легкое смущение.
— Ты, наверное, догадываешься, — сказал он. — Это, конечно, временно. Просто мне нужно кем-нибудь заменить Тома.
— Какого Тома?
— А как ты думаешь — какого?
— Тома Кардла? — вытаращился я.
— Вообще-то он сам тебя предложил.
— Он сам?
— Идея была моя, отец Йейтс, — жестко сказал архиепископ. — Но все варианты обсуждались в его присутствии.
В это верилось с трудом.
— Мы с ним виделись в прошлую пятницу. Он и словом не обмолвился.
— А я с ним виделся в субботу утром. Он заглянул ко мне на разговор. И он считает, тебе это будет по нраву. Я согласился.
Я не знал, что сказать. Быть не может, чтобы Том обсуждал ситуацию с Джимом Кордингтоном, сперва не поговорив со мной. Ведь мы с ним давние и очень близкие друзья.
В 1972 году мы с Томом Кардлом в один день прибыли в семинарию и сидели рядом, когда каноник рассказывал о распорядке нашей жизни на ближайшее время. Том, деревенский парень из Уэксфорда, был чуть старше меня — на прошлой неделе ему сравнялось семнадцать. Я сразу понял, что в Клонлиффе ему не по себе. Он излучал безысходное отчаяние, что сразу к нему расположило — не из-за того, что я пребывал в схожем состоянии, а просто я боялся одиночества и решил как можно скорее завести себе друга. Я уже скучал по Ханне и, хоть еще совсем мальчишка, предвидел, что мне может понадобиться конфидент, потому и выбрал Тома. Вернее, мы выбрали друг друга. Стали друзьями.
