— В какую?
На это Жох пожал плечами.
— Скоро по всем закоулкам пройдет воровская ориентировка. И если ты окажешься там, где будут люди, тебя опознают.
Выслушав, Леонид ухмыльнулся и потянулся за своим стаканом. Капитан встал, ухватил столик за края и переставил его.
— Погоди с водярой, успеешь. А то вдруг ты потребуешься трезвым.
На то место, что прежде занимал столик, Шепелев переставил свой стул и сел на него.
— Послушай, Леонид. Мелькнула одна идея…
— В легавые перекраситься? — Жох, сильно качнувшись вперед, выбросил себя из кресла и, обогнув капитана, двинулся к столику со стаканами. — Не, я лучше вором подохну.
Леня добрался до водки, выпил ее, отломил от буханки кусок, забросил в рот.
— Завтра я еду на фронт, на передовую, — сказал Шепелев. — Можно оформить тебя ополченцем и взять под мое командование…
Жох расхохотался. Сотрясаясь, он бил себя ладонями по коленям. Пока вор переживал то ли приступ веселья, то ли истерии, капитан вытащил из кармана пачку дешевых папирос «Пушка», к которым привык, достал бензиновую зажигалку.
— Это ты называешь идеей? — Жох успокоился, смог говорить. — Не, лучше б ты мне предложил в легавые. Но чтоб я записался в пушечное мясо!
Высказавшись, вор направился к непочатой бутылке, оставленной им у стены.
— А ты можешь меня прежде дослушать? — капитан закурил, выпустил первую дымовую струю. Гость как раз наклонился на фоне светло-коричневых обоев с орнаментом из виноградной лозы и советской символики, взял от плинтуса завернутую в газету водку.
— Если тебя не убьют на войне, ты окажешься вместе со всеми на территории Финляндии. И сможешь там остаться. Насколько мне известно, в планы входит освободить Финляндию целиком. Усекаешь, Жох?
Жох разворачивал газету, освобождая от нее водочную емкость. Это занятие и прервал, уставившись на капитана.
— Какие у чухонцев города?
Шепелев не стал сдерживать улыбку — вор ухватил его идею за показанный хвост.
— Городов хватает. Столица — Хельсинки. Она далеко, можем не дойти. А вот до Выборга, что финны называют Виипури, должны.
— Выборг? Знаю. И не так чтоб далеко, как тот Ташкент, но и не шибко доберешься. Хорошее место. Думаю, подойдет.
Вор присел на подлокотник качалки, уткнул бутылочное дно в колено. Сорванная с «Пшеничной» газета была положена на столик, но ее ком скатился на пол. Глаза Лени-Жоха сузились, но в оставленных щелках можно было разглядеть разгоравшийся огонь. Рука нетерпеливо постукивала бутылкой по колену.
— А ведь верно, капитан! Ни одна падла туда не сунется. Мой город будет. Местное ворье приберу враз, если оно у них имеется и останется. (Жох надавил языком на нижнюю губу — это у него означало азарт и не предвещало финскому ворью хорошей жизни.) Наши понаедут — или под меня пойдут, или заворачивай оглобли. Можешь не сомневаться, капитан, — когда устаканится, наши выждут чуть и обязательно полезут. И вот тут им обрез выйдет, место занято. А старые предъявы в чужой стране не покатят. Я кровью ее заполучил. Придется им, падлам, договариваться, выдавать мне от советского сходняка прощение.
Было заметно — вора захватила идея стать «законником», воровским «держателем» в одном из финских городов, до которых, правда, еще только предстояло дойти. Жох содрал пробку.
— За победу?
— Потом. Тебе сейчас желательно не надираться. — Капитан встал, подошел к окну, раздвинул занавески. Вечереющий город, который завтра придется оставить надолго или навсегда, был засыпан снегом и обласкан холодом. Зима в этом году выдалась свирепая. Снегу навалило сразу много, и пусть впоследствии ветры не нагоняли сильных снегопадов, но выпавший снег не таял и поводов надеяться на оттепель погода не давала. С середины декабря вдарили морозы и не то что после не ослабевали, а только усиливались и усиливались. Сейчас в начале января столбик термометра болтался около минус сорока, колеблясь на два-три градуса, в основном, впадая в еще больший минус.
— Раз ты согласен, Леонид, то двигай — и прямо сейчас — на улицу Воинова. Там располагается войсковая часть НКВД и при ней устроен сборный пункт, где формируются роты добровольцев. Я туда позвоню, попрошу, чтобы не тянули, чтоб к завтрашнему утру из тебя сделали ополченца на полном довольствии. Ночевать останешься там, в шесть утра я за тобой заеду. Да, кстати. Все забываю спросить. А паспорт у тебя есть?
— А как же, капитан! — Жох полез во внутренний карман. — Кличат меня, если не путаю, Запрудовский Иннокентий Викторыч… Ща проверим…
Глава третья
Мост
«Господину Иосифу Сталину,
Москва.
Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания, желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза.
Адольф Гитлер».
Опубликовано в газете «Правда» 23 декабря 1939 года
1
Дача в Волынском, как и вся страна, жила ритмами Сталинского пульса. Хозяин остался один, он думает и его пульс бьется размеренно, покойно, — дача не нарушит его биение ни единым посторонним звуком. Будто и нет в доме роты охраны и роты обслуги.
Сталин подошел к высокому окну. За стеклом мертвели сугробы, за стеклом мерзли заснеженные ели. Сталин невольно поежился, подумав о том, какая нечеловеческая стужа царапает ледяными когтями об окна и стены его дома. Вах! Какой грузин зимним холодным вечером, чтобы согреть себя так, как не согреет и чача, не вернется в мыслях в солнечный летний полдень где-нибудь на окраине Кутаиси. Не сядет в мыслях за стол, сколоченный из грубых досок, под навес, увитый виноградной лозой, не наклонит глиняный кувшин с цинандали над деревянным стаканом. Рядом наливается соком алыча, шелестит листьями платан, вдали режут небо кавказские горы. Больно, что не в твоей власти объявить вечное лето. Хотя в твоей власти перенести столицу в Кутаиси. Сталин отнял трубку от губ, выпустил дым, разбившийся о стекло. А сколько, сколько еще не в твоей власти!
Сталин только что выгнал все это шапито. Молотова, Хрущева, Микояна, Ворошилова. Они ему сегодня быстро наскучили. Они подумали, что товарищ Сталин хочет остаться один. Они глупы. Им не понять, что товарищ Сталин всегда один. Как Христос, он тоже был один. Его двенадцать учеников такие же клоуны, как те, что пили и ели сегодня за его столом. Христос тоже никогда не делился с ними своими мыслями. Он учил их, как надо жить, рассказывал всякие поучительные басни, но ни с одним он не говорил, как говорит человек с человеком. Так ничего и не сообщил о себе, как он жил, что делал тридцать три года, чего хочет добиться для себя. Не о собственной же казни он мечтал, в самом деле.
Да, один. И даже не поговорить вслух с самим собой. Потому что товарищ Сталин не может доверять свои мысли воздуху. Даже воздуху.
