В помещении, где содержатся заключённые, отсутствует какое-либо оборудование. Спят на голом полу, при разбитых стёклах. Питаются прямо на полу или на улице. Воды в помещении нет»
[395].
Отметим также, что множество убийств было совершено во время этапирования. Ветеран вермахта Нойфер вспоминал: «…пленных вели пешком через Смоленск. Я часто проезжал по этому участку. Придорожные канавы были полны пристреленных русских. То есть проезжать на машине было страшно»
[396]. Константин Воробьёв, попавший в плен под Клином в декабре 1941 года, писал: «В эти дни немцы не били пленных. Только убивали! Убивали за поднятый окурок на дороге. Убивали, чтобы тут же стащить с мёртвого шапку и валенки. Убивали за голодное пошатывание в строю на этапе. Убивали за стон от нестерпимой боли в ранах. Убивали ради спортивного интереса, и стреляли не парами и пятерками, а большими этапными группами, целыми сотнями – из пулемётов и пистолетов-автоматов!»
[397] Бесправность узников действительно провоцировала массовые убийства. Как сообщает современник-историк, «одно из самых массовых убийств советских военнопленных во время этапа произошло 17–18 октября 1941 г. на участке дороги Ярцево – Смоленск. Немецкие конвоиры без всякого повода расстреливали, сжигали военнопленных, загоняя их в стоявшие у дороги разбитые советские танки, которые поливались горючим. Пытавшихся выскочить из горящих танков тут же добивали выстрелом в голову. Ряды и фланги колонны “равнялись” автоматными и пулемётными очередями. Немецкие танки давили их гусеницами»
[398].
Впрочем, гибельными были и сами условия этапа. Командир легиона «Валлония» Леон Дегрелль писал в мемуарах, что «по дороге на фронт они каждый день бегали смотреть на эшелоны с военнопленными»
[399]. Зачем они это делали, Дегрелль не разъясняет; очевидно, ожидали от доведённых до безумия людей некоего шоу. Если так, то их ожидания были удовлетворены. «Сотни тысяч пленных… – пишет Дегрелль, – вынуждены были стоять на ногах до 3 недель. Питались они лишь тем, что можно было найти рядом с путями. Многие из этих азиатов были привезены прямо из диких степей. Они предпочитали глодать ребра калмыков или татар, но не умереть с голода. На одной из станций я видел, как несколько пленных рылись в земле. Они вытаскивали красных извивающихся червяков длиной около 6 дюймов и глотали их. Эти пожиратели червяков даже причмокивали от удовольствия»
[400]. Характерно, что никаких слов сожаления или сочувствия к этим людям мы у Дегрелля не находим. Он и через много лет после войны был начисто лишён рефлексии на тему, как причмокивал бы он сам, проведя три недели в стоячем положении и без куска хлеба.
Однако менее хладнокровные ветераны вермахта вспоминали пересылку советских военнопленных как чудовищное явление. Нойфер, чью прямую речь анализировали Зайкель и Вельцер, говорил: «Перевозка русских в тыл от Вязьмы из её окрестностей была ужасной»
[401]. Его сосед Раймон подтверждал: «Ужасно. То есть действительно, я сам был свидетелем транспортировки из Коростине почти до Львова. Их выгоняли из вагонов как животных – ударами палок, чтоб они оставались в строю, когда их вели на водопой. На станциях там были такие корыта, и они бросались на них как звери и пили воду. Затем им давали чуть-чуть поесть. Затем опять загоняли в вагоны, а именно – по 60–70 человек в один вагон для перевозки скота. На каждой остановке они вытаскивали по 10 мертвых, потому что люди задыхались от недостатка кислорода. Я это слышал. Я ехал в железнодорожном вагоне лагерной охраны и спросил фельдфебеля – студента, человека в очках, который был интеллектуалом: “Сколько времени вы уже это делаете?” “Ну, я занимаюсь этим 4 недели. Но я долго так не выдержу, мне надо уйти, я больше этого не вынесу”»
[402].
Сами немцы оправдывали происходящее тем, что СССР не подписал Женевскую конвенцию 1929 года о военнопленных. В своей пропаганде германское руководство пыталось представить дело так, что Советский Союз вообще не признает нормы международного права и потому его солдаты не могут рассчитывать на цивилизованное отношение. Эти утверждения стоит проанализировать подробно.
В первую очередь необходимо заявить, что Кремль действительно не присоединился к Женевскому соглашению о военнопленных. Означало ли это, однако, что большевики априори исходили из принципа «пленных не брать»? На этот вопрос можно однозначно ответить отрицательно. Причиной неприсоединения к конвенции было несоответствие некоторых её статей духу советского государства и права. В 1931 году СССР принял и ратифицировал собственное Положение о военнопленных, которое в основных статьях повторяло Женевскую конвенцию. В нем, однако, были и отличия: отсутствовали льготы для офицерского состава, воспрещалось денщичество, принималась выплата жалованья для всех военнопленных, а не только для офицеров, военнопленным из рабочего класса разрешались политические объединения, военнопленные разных национальностей могли содержаться в одном месте. Тем не менее установленный режим содержания пленных принципиально не отличался от женевского, поэтому справедливым кажется замечание советского юридического эксперта Малицкого о том, что с таким документом «принцип взаимности может быть распространён без ущерба как для СССР, так и для отдельных военнопленных»
[403]. То есть в момент ратификации этого акта советское правительство имело основания считать, что в случае войны Положение будет восприниматься как гарантия обращения с военнопленными согласно международным законам.
Важнейший для нашей темы прецедент дала советско-финская война 1939–1940 годов. Финляндия, так же как и СССР, не являлась страной-подписантом Женевского соглашения 1929 года. Несмотря на это, «как только в ноябре 1939 года начались боевые действия на финско-советской границе, Суоми заявила через Международный Красный Крест, что будет придерживаться основных норм ведения войны, выработанных мировым сообществом»
[404]. И действительно, в целом оба противника соблюдали эти нормы, в частности по отношению к военнопленным. Так, автор специальной работы на данную тему Д.Д. Фролов отмечает, что не обнаружил ни одного факта расстрела финских военнослужащих при пленении в ходе Зимней войны. По словам учёного, с обеих сторон «в приёмных пунктах и лагерях были созданы хотя и не совсем хорошие, но более или менее приемлемые санитарно-бытовые условия. И не случайно в лагерях для военнопленных не было эпидемических заболеваний»
[405]. Таким образом, государства считали себя обязанными соблюдать базовые правовые законы, равно как и основные гуманистические императивы и не присоединяясь к Женевской конвенции 1929 года.
