Термин «коммунист» в данном контексте не должен никого вводить в заблуждение. Перед массовыми казнями нацисты, разумеется, не требовали у жертв предъявить партбилеты. «Коммунистом» мог считаться любой человек, заподозренный в нелояльности к захватчикам, или просто житель деревни, недалеко от которой действовал партизанский отряд. Слухи о зловещем приказе Кейтеля распространились на оккупированных территориях очень быстро и были услышаны отнюдь не только членами ВКП(б). Так, замначальника Могилевской УНКВД младший лейтенант Крымов уже 30 сентября 1941 года зафиксировал: «Среди населения заявляют, что за одного убитого немца будет расстреляно 100 чел. и сожжена деревня. В одной деревне Борзнянского р-на Черниговской области три женщины зарубили топорами трёх немецких солдат за то, что они забрали у них последних свиней. За убитых немцев вся деревня была сожжена»
[509].
Приказ Кейтеля (а по сути – Гитлера) от 16 сентября 1941 года отличителен тем, что в нём откровенно декларируется «малоценность» местного населения – колониальный расизм в чистом виде, когда цена жизни «белого господина» может быть рассчитана в десятках или сотнях жизней туземцев. Он окончательно оформил правовые основания для геноцида на оккупированных территориях. Отныне убийство любого местного жителя можно оправдать его враждебностью, но степень враждебности, которая уже позволяла убивать, была официально сведена к минимуму формулировкой, что на Востоке «жизнь ничего не стоит». Как сказал Гитлер ещё 15 июля 1941-го, отзываясь на советский приказ о развертывании партизанской войны, «это даёт нам возможность уничтожать каждого, кто косо на нас посмотрит»
[510].
Спустя ещё месяц фюрера очень порадовал расистский приказ командующего 6-й армией фельдмаршала фон Рейхенау «О поведении войск на Востоке». Рейхенау в нацистском духе считал Россию Азией и целью войны называл искоренение «азиатского влияния на европейскую культуру»
[511]. Методы такого искоренения, однако, были дополнены.
Во-первых, приказ в условиях наступления зимы законодательно обеспечивал план голода. «Пленные русские офицеры рассказывают с язвительной усмешкой, что агенты Советов свободно ходят по улицам и зачастую питаются из походных немецких кухонь. Подобное отношение войск объясняется только полным легкомыслием. Руководству сейчас нужно своевременно разъяснить смысл настоящей борьбы. Снабжение питанием местных жителей и военнопленных является ненужной гуманностью»
[512]. Во-вторых, директива разрешила уничтожать любые произведения культуры и искусства, чётко определив: «Никакие исторические или художественные ценности на Востоке не имеют значения»
[513]. Гитлеру настолько понравился этот приказ по 6-й армии, что он распространил его действие на все вооружённые силы Германии.
Но всех этих драконовских приказов оказалось мало. 16 декабря 1942 года Кейтель издал беспрецедентную директиву «О борьбе с бандами», в которой за борьбу или какое бы то ни было содействие борьбе против оккупантов разрешалось «применять… любые средства без ограничения также против женщин и детей, если это только способствует успеху»
[514].
Отдельно следует упомянуть приказ Кейтеля «О комиссарах», который санкционировал убийство политических работников в армии. В первом же пункте начальник генштаба вермахта напоминал своим подчинённым: «Щадить в этой борьбе подобные элементы и обращаться с ними в соответствии с нормами международного права – неправильно». Во втором пункте следовало указание: «…если они будут захвачены в бою или окажут сопротивление, их, как правило, следует немедленно уничтожать»
[515]. В крайнем случае их следовало передавать органам СД, которые производили расправу самостоятельно.
После войны генералитет вермахта заявлял о саботаже этого приказа, однако исследования немецких историков опровергли эти слова. Профессор Гейдельбергского университета Кристиан Штрайт установил, что вермахт не только не уклонялся от исполнения приказа «О комиссарах», но даже способствовал расширению базы уничтожения. В середине августа в ОКХ от нижестоящих инстанций поступил запрос: имеет ли приказ в виду только непосредственно комиссаров или политруки (их помощники) тоже подпадают под его действие? Руководство вермахта отвечало, что подпадают, тем самым значительно расширяя категорию лиц, предназначенных к уничтожению.
«Этот случай весьма показателен, – отмечает Штрайт. – Так, в приказе о комиссарах политруки вообще не были упомянуты. А теперь соответствующая группа армий, равно как и руководство сухопутных сил сами содействовали тому, чтобы группа политруков, которая была гораздо многочисленнее группы комиссаров, также была включена в акции, направленные на уничтожение… Если бы войсковые командиры были настолько заинтересованы в невыполнении приказа, как они это утверждали после войны, то они молчали бы в этом случае. Этот случай является примером того, что до радикализации дело дошло благодаря тому, что подчинённые ведомства поставили руководство перед необходимостью выбора, причём постоянно принимались самые радикальные из представленных к решению вариантов»
[516].
Замечание историка об одобрении самых радикальных предложений снизу очень важно. Так, верхушка рейха и аффилированное с ней верховное командование посылали своим солдатам сигналы, как правильно вести себя на Востоке. Цели своей они добились: оккупированные территории охватила эпидемия повседневного насилия, которая стала ещё одним, помимо голода и избыточного насилия, способом зачистки жизненного пространства.
Так, белорусская мемуаристка М.Б. Деревянко вспоминала, что «оккупанты расправлялись с мирным населением Речицы (её родного города. – Е.Я.) без всякого повода, расстрелы проводились повсюду и постоянно. Рассказывали, как парень ловил рыбу на Днепре. В это время в городском парке, расположенном на возвышенности, находился немецкий солдат, который пытался заигрывать с белорусской девушкой. Увидев рыбака на воде, солдат предложил окружающим оценить его способности как стрелка. Он вскинул винтовку, прицелился и выстрелил. Пятнадцатилетний мальчик упал замертво на дно челнока. Человек для них был просто мишенью»
[517].
