Он представил себе, как она садится в вагон, добирается в нем до Миллерова или Черткова. Как потом идет пешком. Сплошной линии фронта в этом районе нет. Ничейная полоса, шириной в шестьдесят — семьдесят километров, разделяет здесь сейчас белую и красную власть. Под видом беженки Мария минует все патрули и заставы, доберется до Воронежа, передаст в разведотдел записку в пять слов…
Он вдруг понял, что все его размышления нелепы. Связные агентурной разведки пользуются целой системой средств связи. Под видом бродячих торговцев и странников они ходят только в белом тылу. А за линией фронта в их распоряжении верховые лошади, тройки, курьеры, автомобили, паровозы, телеграф и телефон. Сколько времени идет через фронт его сводка, Леонтий не знал. Но, видимо, быстро. Сколько будет добираться с нею Мария? Да и вообще доберется ли?
Ненужная затея. Вернее, нужная, чтобы спасти Марию и в то же время открыть ей, что оба они находятся в одном лагере. Но почему это так важно ему? Не все ли равно, в конце концов, что она будет знать о нем? Хватит. Нужно думать о деле.
Итак, никакое сообщение срочно переправить нельзя. Но тогда, может, попытаться сорвать всю переброску? Для этого не так уж и много надо: через ту же Марию известить подполье. Поверит она ему или не поверит, не важно. Лишь бы передала кому следует то, что он скажет. Пойти к ней домой и поговорить.
Выйдя из вокзала, он повернул в шахтный край. Вот и Сквозной переулок. Угловой дом. В окнах его темно. Оглянувшись (он ожидал встретить Афанасия и заранее приготовился объяснить свое появление интересами их общего с ним «дела»), Леонтий вошел во дворик и постучал в дверь. Никто не отозвался. Он дернул за ручку — закрыто. Ушла из дому? Уже арестована? Увидела и не отзывается?
Эта неопределенность была для него сейчас, пожалуй, тяжелее всего.
ГЛАВА 12
Дома Леонтий прошел сразу в ту комнату, где спала Настя.
Разливая слабый свет, под иконами в углу краснела лампадка. Как был, в пальто и шапке, Леонтий остановился возле Настиной кровати, вгляделся. Спит. На лице что-то вроде улыбки.
— Проснись, Настя, — сказал он, наклонившись к ней.
Настя открыла глаза, подняла голову от подушки.
— Явился, — проговорила она. — Только и шляешься.
Леонтий осторожно поставил табуретку у изголовья Настиной кровати и сел.
— Послушай…
Леонтий замолчал, не зная, что говорить дальше. Несколько секунд Настя всматривалась в него и вдруг заторопилась:
— Выйди, я оденусь сейчас.
Леонтий жестом остановил ее:
— Настя, дело важное. И я не знаю даже, можешь ты мне помочь или нет. Нужно ты знаешь что? Нужно немедленно поезда задержать. Сколько их будет, не знаю. Если задержим, красновцам труба. Не задержим, нашим на фронте не устоять.
Настя хотела что-то сказать, но замерла с раскрытым ртом. Леонтий тихо рассмеялся.
— Я же красный, Настя, я специально сюда Красной Армией прислан. Сейчас нам надо эти поезда дальше города не пропустить.
Настя негромко ахнула и, как была в одной рубахе, вскочила с постели. Она бросилась к Леонтию, схватила за пальто:
— Не врешь? Не врешь, Леонтий? Истинным богом клянись!
— Сергинский мост надо взорвать. Не взорвем, рельсы развинтим. Задержим поезда, красные сюда придут, — он вдруг увидел недоверчивую улыбку на лице Насти. — Ты мне сестра. Как брату мне помоги.
Ему показалось, что она смотрит на него с насмешкой и подозрением. Леонтий тяжело встал, ушел в свою комнату и начал рывками выдвигать ящики комода, хотя искать было нечего: у него нет ни бомбы, ни обыкновенной винтовки, ни ключа, пригодного, чтобы открутить рельсовую гайку. Порошок цианистого калия для себя да крошечный револьверчик — вот и все, чем он располагает. Поезд этим не остановишь.
Настя уже в платье, кацавейке и платке заглянула к нему.
— Я тебе верю, Леонтий, — не входя, заговорила она шепотом. — Я с хорошими людьми тебя свяжу. Но если ты мне соврал?.. Смотри тогда! Пожалеешь…
Они вышли во двор, в темноту безлунной ночи и побежали чужими садами и огородами. В пальто Леонтию было трудно перелезать через заборы, он отставал от Насти, и та торопила его:
— Ну скорее, скорее, Леонушка…
Наконец они остановились возле высокого длинного сарая. Было это уже за окраиной города, насколько представлял себе Леонтий, на одном из хуторов, заселенных немецкими колонистами, появившимися здесь еще чуть ли не во времена Екатерины Второй.
Настя в изнеможении привалилась к низенькой дверце, вырезанной в широких воротах сарая, и, с улыбкой оглянувшись на Леонтия, несколько раз с перерывами стукнула железным кольцом.
— Кто? — негромко спросили за дверью.
— Это я, — проговорила она.
Щелкнул запор.
В сарае было совершенно темно, еще темней, чем на улице, но по запаху дегтя и кожи Леонтий понял, что они в клуне, куда зажиточный крестьянин ставит на зиму плуги, бороны, брички, вешает сбрую.
Настя уверенно отыскала в темноте каганец и зажгла его. Леонтий увидел в углу на нарах быстро одевавшегося мужчину.
— Та-ак, — сказал кто-то рядом с Леонтием.
Он оглянулся — чье-то искаженное злобой лицо смотрело на него.
— Та-ак, — повторил тот.
Леонтий узнал: Матвей! — и рванулся к нему, свалив каганец:
— Матюшка!
В наступившей темноте он услышал мягкое щелканье проворачиваемого барабана револьвера и торопливо сказал:
— Вы, товарищи, меня не знаете, но я из Красной Армии, я работник агентурной разведки резиденции Сумского направления Южного фронта.
— Ты провокатор! — крикнул Матвей.
— Провокатор среди вас Афанасий Гаврилов, — ответил Леонтий. — И уж от него прошу меня уберечь.
Вспыхнула спичка. Широкоплечий и высокий, несмотря на сутулость, мужчина зажег каганец, поднес к лицу Леонтия. Он узнал машиниста Цукановского рудника Харлампия Чагина. Тот смотрел на него внимательно, даже настороженно, но дружелюбно, и это так взволновало Леонтия, что он вдруг почувствовал, что не может, говорить — горло перехвачено судорогой.
— Поверить? — спросил Харлампий Чагин.
Леонтий кивнул. Он с такой силой сжал зубы, что лицо его одеревенело.
— Поверим, — ответил сам себе Чагин и обнял Леонтия.
И тот тоже обхватил его, прижал к груди, чувствуя, что по-прежнему не может ни слова сказать: начнет говорить и расплачется! Так они стояли несколько мгновений. И когда отпустили друг друга, Леонтий повернулся к Матвею. Тот смотрел на него глуповато-растерянно. Губы его дрожали. «Он же совсем мальчишка еще!» — подумал Леонтий.
— Времени мало, — сказал Харлампий Чагин. — Если делать, то быстро.
