— Кто ж знает? — Василий вдруг улыбнулся жалобно и снизу вверх посмотрел на Леонтия. — Кто ж об этом не думает?.. Голодают у нас там, Леонтий. Я на твое мясо смотрю сейчас, думаю: «Отнести бы детям моим кусок, хоть на неделю спокоен был бы». У меня ж дети, Леонтий!.. «Это есть наш последний и решительный бой». Ты эти слова почаще вспоминай, особенно когда кажется тебе, что в душе купец вырастает. С соседями как ты живешь?
— Листовку к дверям моей лавки прилепили. Назло. Добрая такая листовка: «Обращение ко всем трудящимся Дона. Казаки, обратите свое оружие против душегубов…»
— Где она у тебя?
— Спалил. Евграфу она тоже на глаза попала. Нельзя было не сжечь — уж такая у меня жизнь.
— Улыбаешься-то чего?
— Самому интересно, насколько я уже со всем этим освоился.
— Цианистый калий носишь с собой?
— Ношу. С этим еще не справился. Порой и всего-то дела: идет навстречу офицеришка из освага, а на меня словно бы в лицо ураганный ветер дует. Через силу иду. Так бы и бросился назад или в ворота, в дверь куда…
— Это пройдет. Станешь опытнее — пройдет.
— Пройдет, понимаю, только скорей бы уж!.. А тут еще такая беда: Варенцов меня на свой дочке женить хочет. Прямо хоть плачь!
— В женихах походи.
— Ай!.. Ты лучше другое скажи: у наших, в Воронеже, ту дивчину, с которой, помнишь, мы шли, когда ты в первый раз приходил и еще весь пароль из троек был, ты не встречал? Там она вроде бы… Ну да где ж встретить! Страна огромная.
— Из-за нее и на богатую не глядишь?.. Ну а провокатор этот живой еще?
— Гаврилов? Живой. Очень тонко играет. Но теперь-то не страшно. Когда его долго не вижу, волнуюсь: другим ли не заменили?
— Верно, пожалуй. Его убрать, другой появится. Да и расследовать будут — кто убирал?
— Потому, думаю, его и подполье терпит. К руководству ихнему он никогда близок не был, знать мог только то, что и любой другой провокатор увидел бы, наказывать его поэтому особо не за что. Штатным при всех нас и ходит.
— Ну что же? Прощаться пора?
— Редко ты ходишь ко мне.
— Редко. А может, и вообще больше никогда не приду.
— На другую работу бросают?
— Да.
— Жаль.
— И мне жаль. А знаешь, как ты за эти месяцы изменился?
— Может, и изменился. А только по-прежнему перед каждым стражником — в дрожь. Да я тебе говорил уже это сейчас вот.
— Ну и я тебе говорил уже: это пройдет. Переборешь. И когда переборешь, станешь настоящим разведчиком. Любую сеть сможешь вести. Таким станешь, что если даже провалишься, то примешь это как несчастье: в пропасть упал потому лишь, что и весь мир туда рухнул. А в таком случае что уж поделаешь? Ну и твое влияние на людей тогда будет огромным. По какому бы ты острию ни ходил. Ты тогда чекистом станешь не только по образу мысли, по идеологии, но и по крови, по всей сути этого нашего чекистского братства.
— Понимаю.
— Нет. Еще не понимаешь. Тебе не повезло: ты с первого же дня своей работы у нас все время один, в отрыве.
— Так вышло.
— Да, конечно. Но из-за этого ты в нашей семье, среди нашего народа ни разу еще не был. Тебе хотя бы на день в Москву надо попасть, посмотреть, что это за люди — Владимир Ильич Ленин, товарищ Дзержинский, другие наши товарищи.
— А ты был?
— Был. И ты будешь. Ты тогда в сотни раз сильней станешь.
— Ясно. В самостоятельную жизнь отправляешь. Затем и пришел.
— Связного встретишь в Ростове. В воскресенье, если по старому стилю считать, то десятого марта, у входа в синематограф «Белое знамя». Стоять будешь справа от входа. Ровно в два часа он поднесет ко рту платок, будто закашлявшись. Подойди спроси: «Вы не из Нальчика? Мне знакомо ваше лицо». Ответит: «Я из Новороссийска. Мой брат портовый служащий». Десятого не встретишь, придешь одиннадцатого. Не будет — больше на эту связь не ходи. К тебе придут. Пароль тогда: «троица» и две «тройки». Отзыв: «тридевять земель».
— Что ты молчишь? А, Василий?
— Так.
— Думаешь, что можно сказать, а что нет?
— Еще один совет хочу дать. Настоящему чекисту нужно уметь никогда не выказывать удивление, растерянность, горе, радость, — если, конечно, не хочешь этого выказать.
— С этим я теперь в общем справляюсь. Но с чего ты? Опять — последнее благослови? Ты и верно больше ко мне не придешь? Вызвали и сказали: «В порядке партийной дисциплины переходишь на другую работу»? Как меня на эту двинули? Ну и ты, конечно, ответил: «Есть».
— Нужны мы революции, Леонтий. В разных местах нужны. И разные. Ладно. Вот теперь уже и верно прощаться пора…
ГЛАВА 22
В разговоре с Василием Леонтий, конечно, не преувеличивал: несмотря на зиму, работать ему теперь было легче. Правда, наблюдать из лавки удавалось нечасто: дни стояли короткие, а едва темнело, груз на платформах терял очертания, вагоны сливались. Счет по стуку колес не давал полной картины. Ожидать прохода составов у полотна? На белом фоне заснеженной степи человеческая фигура быстро привлекла бы внимание. Но Леонтий начал разные спекуляции: выкупал просроченные грузы, занимался перевалкой клади с лошадей на железную дорогу. Для этого в амбаре при станции он устроил каморку и почти безотлучно находился в ней. Эти спекуляции были делом выгодным, занимались ими в ту пору многие. Поведение Леонтия не только не вызвало подозрений, но укрепило его вес в торговом мире.
События развивались стремительно. Красная Армия с каждым днем становилась сильней и сильней. Бело-казачьи полки, лишенные к тому же помощи германских войск, терпели одно поражение за другим. Рядовые казаки и офицеры тысячами переходили на сторону Советов. Бастовали рабочие. Фронт приближался к Новочеркасску. Англичане и французы присылали на Дон свои военные миссии, уговаривали, обещали, но видно было, что и они не в состоянии обеспечить очень уж большую помощь, а ту, которую они могут оказать, предоставят лишь через посредство какого-либо диктатора.
15 февраля 1919 года на заседании Большого Войскового Круга атаман Краснов подал в отставку. Возможно, он рассчитывал, что его будут уговаривать. Этого не случилось. Казачья верхушка спасала себя. Атаманом стал Африкан Богаевский, а Донская армия перешла под верховное командование Деникина, как того и хотели союзники.
И главной задачей всей сети осведомителей агентурной разведки стало одно — обнаружить направления переброски добровольческих войск из-под Екатеринодара и Новороссийска, где разгружались корабли с оружием, к новым театрам военных действий.
* * *
Утром девятого марта, уложив сводку под фальшивое дно массивного серебряного портсигара (на крышке его была изображена женщина, цепью опутавшая льва), Леонтий стал одеваться, чтобы ехать в Ростов на встречу со связным. В нормальных условиях путь туда занимал всего шесть-восемь часов, но поезда ходили редко, часто сбивались с расписания, воинские эшелоны загоняли их в тупик. Меньше чем за сутки, пожалуй, обернуться было нельзя.
