– Но ваша сестра обманула меня, миледи Винтер, баронесса Кларик, Шарлотта Бакстон, я даже не знаю её настоящего имени, я знаю лишь о её коварстве и лилии на плече! И вы еще смеете… !
– Замолчите! Все это уже не имеет значения, я прибыл за вашей жизнью. Но всё не так просто, если бы мне была нужна лишь ваша жизнь, я бы убил вас как собаку. Мне нужны жизни всех тех, кто помогал вам. И дабы рассчитаться с вами и развенчать славу о непобедимой неразлучной четверке мушкетеров, я вызываю вас всех, господа Атос, Портос, Арамис и д’Альбек. Если вы помните, при нашей последней встрече вы оставили за мной право выбора места, время и оружия. Я, пользуясь предоставленной мне любезностью, доношу до вашего сведения – послезавтра, в полдень, на пустыре за Люксембургским дворцом, без секундантов, будем драться четыре на четыре. Впрочем, для верности, я пришлю вам письменное уведомление.
Бакстон, напоследок, смерил презрительным взглядом мушкетера и зашагал в сторону набережной.
1 крепость в Лондоне, на северном берегу Темзы, превращенная в тюрьму.
ГЛАВА 3 «Дуэль у ворот «Вольного мельника»»
ГАСКОНЬ.
Близ Пиринейских гор расположена столица древней Гаскони – город Ош. Неподалеку отсюда стоит замок Кастельмор, что находится поблизости от Лупиака, на границе графств Арманьяк и Фезенсак, на холме меж долинами рек Дуз и Желиз. Сей древний чертог, ничем не отличался от прочих, захудалых и полуразвалившихся, так называемых, замков, выжженной солнцем, Гаскони. Пострадавшая от времени твердыня, являлась, недавним приобретением, впрочем, как и само дворянство, рода Баатц, после чего они стали еще и Кастельморами. Но, не остановившись на этом, один из нащадков упомянутого рода, взял в жены девушку из обедневшей, но знатной семьи графов де Монтескью, за которой имелось скромное имение Артаньян, возле Вик-де-Бигора. Таким образом единственный наследник мессира Бертрана де Баатц Кастельмора и госпожи Франсуазы де Монтескью, д’Артаньян, получил гордое и звучное имя – Шарль Ожье де Баатц Кастельмор, шевалье д’Артаньян. Но не древность рода делает человека героем. А имя, даже если оно не увенчано лаврами как многие другие, достославные фамилии королевства, для того и дано мужчине, что бы возвеличивать и прославлять его. Особенно если ты гасконец.
С подобными мыслями, отцовской шпагой и рекомендательным письмом, адресованным господину де Тревилю, в первый понедельник апреля, седьмого дня, года тысяча шестьсот двадцать пятого, летоисчисления нашего, шевалье, Шарль д’Артаньян, покинул родительский дом. Он направил своего седеющего мерина в, ещё вчера недосягаемый за частоколом грез, источник иллюзий и причуд, призрачный и окутанный юношескими фантазиями, добрый, старый Париж.
Молодой шевалье впервые отправился в столь длительное путешествие, оставляя пределы родной Гаскони. Его мечты перемежались с сожалениями о слезах матери, о недосказанности в отношениях с отцом, но всё это меркло и оседало на дне честолюбивой души, когда в голову приходили мысли о будущем – парижской жизни, карьере военного, службе одному из самых великих монархов Старого Света. Грёзы, овеянные пением птиц, запахами вереска, до боли привычными пейзажами, впрочем, оставшимися незамеченными, постепенно сменились незнакомыми ландшафтами, заставившими юношу насторожиться, принять гордую осанку, и утвердить решение, – вызвать на поединок любого кто осмелиться даже намёком, посягнуть на его честь. Всякий раз, встречая на дороге или на постоялом дворе, незнакомца со шпагой, его рука непременно тянулась к эфесу, в ожидании подвоха или насмешки со стороны неизвестного. Но к великому сожалению молодого дворянина его присутствие оставляло глубокое равнодушие у людей, по его мнению, достойных вызова. Что доставляло немалое раздражение гасконцу, сталкивая его с неразрешимой дилеммой – расценить это как оскорбление или оставить без внимания. Последнее, на его взгляд было гораздо менее предпочтительно но более справедливо, как подсказывало юному шевалье, клокочущее под стареньким камзолом сердце.
В подобных смятениях, мессир д’Артаньян, прибыл в городок Сен-Дие, что неподалеку от Блуа. Проследовав по главной улице, он вызвал оживление и прилив сарказма у простолюдинов, как впрочем, и повсеместно, по пути своего следования. Его потертое платье, нелепый гасконский берет, с потрепанным пером, и старый, хромоногий мерин, довольно редкой, что бы ни сказать более обидно, масти, были и впрямь достойны самого пристального внимания. Но зная беспрестанную тягу черни к крайностям, которые ограничиваются либо слезами, либо смехом, сменяющими друг друга с завидным постоянством и быстротой, молодой шевалье, конечно же, был осмеян. Но осмеян в спину, так как его длинная шпага, не давала возможности сделать это в лицо, что бы, не встретиться с первой крайностью, в отличие от второй, так не почитаемой плебеями.
Раздосадованный, столь негостеприимным приёмом горожан, путник, приблизился к воротам постоялого двора «Вольный мельник», где сошел с лошади без помощи слуги или конюха, которые поддержали бы стремя приезжего. Внимание д’Артаньяна привлекли голоса, доносящиеся из окна во втором этаже, где гасконец заметил напыщенного дворянина, среднего роста и важного вида. Этот надутый вельможа, с лицом надменным и неприветливым, что-то говорил двум спутникам, которые, казалось, внимательно слушали его. Все трое, поглядывая на гасконца, заливались громким смехом. Д’Артаньян прежде всего пожелал рассмотреть физиономию наглеца, позволившего себе издеваться над ним. Он вперил гордый взгляд в незнакомца. Его взору предстал человек лет тридцати пяти, с самодовольными ухватками и изысканными манерами.
– Эй, сударь! Вы! Да вы, прячущийся за этим ставнем! Соблаговолите сказать, над, чем вы смеётесь, и мы посмеемся вместе!
Мужчина глянул на провинциала и с пренебрежением произнёс:
– Я не с вами разговариваю, милостивый государь.
– Но я разговариваю с вами!
Воскликнул юноша, желая вложить в реплику всё накопившееся за время пути недовольство.
– Вы, наверняка смеётесь надо мной? !
– Смеюсь я, сударь, лишь тогда, когда пожелаю, и над тем, над кем пожелаю, и не сомневаюсь, что сохраню за собой это право.
– А я, не позволю вам смеяться, когда я этого не желаю!
– Да он, очевидно, сумасшедший.
Заискивающе произнес один из спутников важного господина.
– …не стоит обращать на него внимания, господин де Ла Тур.
– Вы правы, Лепелетье. Пусть подадут мою карету.
Исполненный величавой надменности, лениво, вымолвил пышный вельможа. С этими словами все трое удалились от окна. Д’Артаньян расслышав лишь последнюю фразу увидел как ко входу в «Вольный мельник», погрохатывая на ухабах, подъехала изящная карета. Дворянин, так ему не понравившийся, не заставил себя долго ждать. Он вышел на залитый солнцем двор в сопровождении все тех же двух спутников. Гасконец, преисполненный решимости, быстрым шагом, направился к незнакомцу и его свите, воскликнув на ходу.
– Ну, что ж месье1, теперь вам не отвертеться. Вы вынуждены будете дать мне удовлетворение!
