– Эва как. – Я загрустил, предвидя веселую ночь в соседстве с бомжом Иванко, несущим всякий бред. – А никак нельзя сделать так, чтобы или его куда-то увезли, или меня? Я человек широких взглядов, но бомж – это перебор. У него, наверное, и вши есть.
– А куда? – развела руками женщина. – Врач сказал – в реанимацию, значит – в реанимацию. Терпи. Я же терплю.
И мне пришлось всю ночь терпеть бомжа Иванко, который и в самом деле то нес какой-то бессвязный бред, то начинал петь песни, то шумно и затейливо пускал злого духа. И, скажу честно, когда он к рассвету наконец затих, я даже испытал чувство радости – так он меня достал. Это не по-христиански, но, с другой стороны – помести в такие условия служителя церкви, и кто знает, что у него со смирением будет. К тому же еще неизвестно – помер неугомонный бомжара или нет? Впрочем – наплевать мне на него, главное – тишина настала. А к его вони я вроде как уже и принюхался.
Утро вышло повеселее, чем ночь. Для начала появился главврач больницы, который был со мной очень любезен, Попутно он возмутился тем, что Иванко, таки оказавшийся живым, до сих пор тут, а не отправлен пинком за порог больницы, и под конец велел перевести меня в отдельную палату, где я с чувством глубокой радости узрел Азова, держащего в руках авоську с апельсинами.
– Раритет, – сообщил он мне, показывая плетеное изделие советской промышленности. – Давно валялась дома, все не знал, куда девать. И вот – пригодилась.
– Ему пока нельзя апельсины, – предупредил его главврач. – И твердую пищу в целом. Только каши, бульоны… и соки. Да и то – не все.
– Это понятно, – понятливо покивал Азов. – Спасибо, доктор. Когда мы его сможем отсюда забрать в Москву?
– Через неделю, – поспешно ответил доктор. – Или даже того позже. Это же перитонит, это же не шутки! А если швы разойдутся? А если нагноение?
Я икнул – мне такие перспективы были не по душе. Не надо мне нагноения.
– Не пугайте молодого человека, – попросил главврача Азов. – Я вас понял, мы подумаем. В любом случае, ваше учреждение окажется не в накладе.
– Муниципальная медицина бесплатна, – сообщил главврач, снял с носа очки в золоченой оправе и протер их. – Хотя бюджет на здравоохранение у нас невелик, увы.
– Увы, – поддержал его Азов. – Я потом к вам зайду, мы обсудим и этот вопрос, и кое-какие другие.
– Жду. – Главврач понятливо кивнул, строго глянул на меня и приказал:
– По возможности не вставать и даже не вертеться, понятно?
– А в уборную? – озадачился я. – Мне надо.
Ночью в меня влили пару пузырьков глюкозы внутривенно, и сейчас живительная жидкость настойчиво просилась на волю. Глюкоза – не пиво, она действует более агрессивно.
– Утка, – порадовал меня врач. – Чем плохо?
– Всем плохо, – прокряхтел я, ворочаясь и силясь встать. – Я в утку не буду. Я стесняюсь. Уж лучше у унитаза сдохну.
– Мужик, – с гордостью сказал Азов, помогая мне встать и останавливая доктора. – Имеет право. Я сам такой же. Тем более что туалет – вон он.
Это да. Платная палата была со своим отхожим местом – в этом мне повезло. До общего я мог и не доковылять, слабость была просто невозможная. Пока лежишь – вроде ничего, а как встанешь – так беда. И больно, опять же.
Главврач только головой покачал, да и пошел к себе – ждать Азова, готовить тезисы о жадности районных властей и тяготах бюджетной жизни. И правильно – шанс, он выпадает только раз, надо им пользоваться. Были бы деньги – я бы и от себя подкинул, как-никак эти люди в белых халатах мне жизнь спасли. Но у меня сейчас из имущества только исподнее да авоська с апельсинами.
Азов, сопроводив меня, счастливого и облегченного после туалета, до койки, ушел к главврачу, пообещав скоро вернуться, чтобы поговорить детально. И как только он скрылся за дверью, в нее ввалились мои соратники, в полном составе, да еще и с благообразной старушкой, которая махала руками и кричала:
– Да куда вы все! Нельзя же всей толпой-то!
– Нам можно, мамаша, – отбивался от нее Стройников. – Можно нам. Мы родные и близкие поко… Выздоравливающего!
– Ну вот, – с гордостью показала на меня Шелестова пальцем. – А вы все – помрет, помрет. Заметьте, шеф, я одна не причитала и не скидывалась на венок.
– Подойдите ко мне, дети мои, – слабым голосом сообщил им я, выпростав одну руку из-под одеяла и изобразив на лице что-то вроде «Он уже не с нами». – Темно в глазах… Все здесь? А где мой верный друг, где Петрович, где это светило современной графики?
– Вон, у окна апельсин чистит, сейчас жрать его будет, – пискнула Таша. – Проглот строгановский. Дай мне дольку!
Петрович имел глупость сообщить коллегам, что некогда проучился пару лет в Строгановском училище, с тех пор прохода они ему не давали. «Петров-Водкин» и «Сидоров-Селедкин» были еще не самые ходовые шутки. Петровичу, впрочем, от этого было не жарко и не холодно.
– Послушай, Петро… – я уже в голове сложил текст и образ, в котором хотел выступить, перестраиваться было трудно – остатки наркоза еще туманили мозги. – Эммм… Послушай… Да прекратите вы шнырять по палате, имейте уважение к умирающему!
– Дурак, – меня слегка ударила по щеке ладошка Вики, которая уже пристроилась на краю кровати. – Слово – материально. Я и так чуть с ума не сошла от страха.
– Это да, – подтвердила Шелестова без тени иронии. – Вообще не спала, металась по дому, как шаровая молния. Коньяку выпила полбутылки без закуски – и ни в одном глазу.
Это меня тронуло. Я уже заметил красные от недосыпа глаза Вики и морщинки на лбу, которые появлялись у нее в минуты тяжких раздумий и переживаний.
– Нормальная палата, – заметил Самошников, обревизировав помещение. – Сортир отдельный, смотри-ка. Я вот три года назад ногу сломал – так нас в палате восемь тел лежало. Дело по зиме было, так утром в ней топор можно было вешать – такой был духан.
– А кормят как? – деловито спросила Соловьева. – Может, чего приготовить надо? Я привезу, не вопрос.
– Прогиб засчитан. – Елена пощелкала пальцами у носа Мариэтты. – Эй, тут есть кому харчи возить.
– На себя намекаешь? – окрысилась та немедленно.
– Кстати – как вариант. – Шелестова пожала плечами. – Мне сюда езды – двадцать минут. Но вообще я о Виктории Евгеньевне говорила. Если ты не забыла, то она нашему шефу не чужой человек.
– Если невтерпеж кого-то покормить – корми меня, – предложил Стройников. – Почему нет? Я как с подругой расстался, так на быстрорастворимую лапшу сел и на пиццы. Вкусно, но для желудка вредно. А готовить мне лень. Слу-у-ушай, а ты борщ варить умеешь?
Вот такой у нас коллектив. Только, непонятно отчего, в горле вдруг комок появился. Ну да, шутки шутят и все такое – только вот они давно должны были в Москву уехать, а вместо этого тут ошиваются. И глаза вон, у всех серьезные.
