– Пожар, знаете ли. – Пилипейко смахнул пыль с медного глобуса, некогда служившего Злотникову потайным баром. – Лето тогда выдалось очень жарким. Может, уголек какой из печи выпал, может, искра вылетела, сейчас уже и не узнаешь. Вот только когда огонь погасили, спасать было уже некого, от мальчика и матери его остались одни головешки.
– Головешки… – Август опустился прямо в то самое кресло, в котором нашли обезглавленного Злотникова. – И мальчик там точно был?
Зачем спрашивать, ведь и сам он все прекрасно знает, и дня не проходит, чтобы не вспомнилось то страшное утро. Обгоревшие тела, одно детское, одно взрослое, он видел своими собственными глазами. Головешки… Маленький мальчик и молодая женщина.
…Недоброе почувствовала Евдокия. Тогда она еще была рядом с Августом, каждый день прощалась, но не уходила, словно ждала чего-то. Или боялась… Наверное, все-таки боялась. Сам-то Август, ослепленный своим недолгим, заимствованным счастьем, боялся только одного, того, что Евдокия его покинет. Не оттого ли, когда любимая жена сказала, что им следует обсудить кое-что очень важное, прикинулся глухим, так не хотелось ему слышать последние, прощальные слова. Но Евдокия хотела поговорить не о предстоящем расставании, а об Ильке. Августу тогда, помнится, подумалось – и что о нем говорить, вернулся мальчонка к матери, избавился от отца-тирана, повезло. Вот только не повезло. По крайней мере, Евдокия так не считала, Евдокия считала, что над Илькой нависла угроза. Смертельная угроза.
– Езжайте, – сказала она требовательно. – Возьми с собой Кайсы и поезжайте к нему.
Как Август мог от нее уехать?! Как мог оставить ради какого-то мальчика, пусть бы даже и Ильки?!
– Зачем? – спросил он, уже понимая, что спорить с Евдокией не станет. После смерти характер у нее остался прежний – железный. Если что решила, не переупрямить. – Зачем нам к нему?
– Защитить. – Евдокия поежилась, словно ей, мертвой, вдруг стало холодно. – Поезжайте, Август. Даст бог, еще успеете.
Они не успели. По клубам черного дыма, поднимавшегося над деревней, поняли – случилось что-то плохое. Никогда не был пожар вестником хорошего. Теперь только бы не с Илькой приключилась беда. С кем угодно другим, только бы не с ним. Или если уж с ним, то чтобы живой, пусть раненый, покалеченный, но живой. Полозова кровь сделала бы свое дело, поставила бы мальчика на ноги. Если бы пришлось, Август кольцо, подаренное Тайбеком, переплавил.
Не пришлось… Горел тот самый дом. Словно человек, стонал, корчился в огне, а стоящие в стороне люди ничем не могли ему помочь, не решались даже приблизиться, не пытались сбить пламя, не пытались спасти тех, кто мог оказаться внутри, потому как жар… Нестерпимый, опаляющий даже на таком расстоянии. А Август попытался. Что на него тогда нашло, какая такая безрассудная удаль?! Кайсы пришлось удерживать его силой, а потом и ударить, чтобы в себя пришел. Ударил, оттащил подальше от людей.
– Да погоди ты, – шептал Кайсы ему на ухо, держа при этом крепко-крепко, – погоди, Август! Может, и нет там никого? Утро же! В деревне рано встают, у всех дела.
Утро. Рассветные росы, которых мало, чтобы победить огонь, туман, который слабее и беспомощнее черных клубов дыма. Вот и они не успели, не уберегли…
Пожар удалось потушить лишь ближе к обеду. Не оттого ли, что тушить никто не пытался? Кому нужна одинокая женщина с байстрюком, не пойми от кого прижитым? Своя рубашка ближе к телу. Дом умер, вздохнул последний раз и осел, просыпался черными костями прогоревших стрех, с укором глянул на людей сквозь закоптившиеся, полопавшиеся стекла окон и умер, похоронив под собой еще двоих – женщину и маленького мальчика.
Тела нашли уже вечером, когда опоздавший, как и Берг с Кайсы, ливень накрыл деревню серой непроглядной пеленой, загасил пожарище, прибил к земле жирный смрад гари. Они лежали ничком. Головешки…
– …Сгорели и мальчик, и та женщина, – из страшных воспоминаний Августа выдернул скрипучий голос Пилипейко.
– Очень удобно… – Август положил ладони на подлокотники и, почувствовав под пальцами борозды от волчьих когтей, содрогнулся.
– Не понимаю вас, мастер Берг, – голос поверенного сделался подозрительным.
– Кресло, говорю, очень удобное. – Август убрал руки с подлокотников. – Только тоже испорченное.
– Отремонтирую. Все здесь до ума доведу. – Подозрительность уступила место деловитой озабоченности. – Если, конечно, мне представится такая возможность.
– Отчего же не представится, господин поверенный? – спросил Август, выбираясь из кресла. В волосах его, кажется, запутался принесенный из воспоминаний запах гари. Замутило, и эхо в голове сделалось громче, требовательнее.
– Оттого, что хозяина всему этому… – Пилипейко сделал неопределенный жест рукой, – нету. А когда хозяина нету, так и порядка тоже никакого нету. Много лет назад наследники не смогли поделить поместье. Как думаете, сейчас им это удастся? – Он по-птичьи наклонил голову, посмотрел на Августа так, словно это по его вине замок по-прежнему оставался бесхозным.
– А как же Матрена Павловна? – спросил Август с наивной улыбкой. – Вы же сказали, она собирается прибыть на остров.
– Матрена Павловна собирается. – Пилипейко кивнул. – И дети ее, Всеволод Петрович и Натали… – он вдруг запнулся и густо покраснел, – Наталья Петровна. А еще супруг нынешний, замест покойного. – Имя нынешнего супруга Матрены Павловны так и осталось неозвученным. Видно, человека этого поверенный к членам благородного семейства причислять не спешил. – Если бы только они, так и голова бы моя ни об чем не болела, но будут и другие…
– Наследники? – уточнил Август.
– Да какие там наследники?! – вполне искренне возмутился Пилипейко. – Прихлебатели! Но много их, чертовски много! Как ни бился я семнадцать лет назад за наследство, как ни отстаивал интересы Матрены Павловны и деток, ничего поделать не сумел. Фемида, знаете ли, слепа! И наследственное право в нашем государстве несовершенно! Оттого часть наследства и досталась всяким… – Он презрительно поморщился.
– Помнится, у Мари Злотниковой было много родственников, – Август сочувственно покивал. Думал он сейчас о другом, как избавиться от запаха гари и от воспоминаний, как отделаться от ответственности, которую так не хотел на себя брать, но все равно взял. Но Praemonitus, praemunitus
[1]. Если Черная Химера проснулась, жди беды. Затевается что-то недоброе. И дар предвидения не требовался, чтобы это понять. – На похороны ее отца, почитай, половина Перми съехалась.
– Половина Перми! – презрительно хмыкнул Пилипейко. – Голытьба и аферисты! Вот взять хотя бы Антона Кутасова! От истинного кутасовского рода там одна только фамилия и осталась. Мелкий, ничтожный человечишка!
– Уж не про Антона ли Сидоровича вы сейчас говорите? – спросил Август. – Это ведь Саввы Сидоровича брат?
– Сводный брат, от второго брака! Седьмая вода на киселе, а туда же.
