Оливер мрачно уставился в свой бокал с шампанским, а Вид открыл дверцу духовки, чтобы проверить пирог, и вновь закрыл ее.
В поисках вдохновения Эрика огляделась по сторонам. В центре кухонного прилавка стояла большая стеклянная чаша, заполненная разноцветными кусочками стекла.
– Симпатично, – сказала она, пододвигая чашу ближе к себе.
– Это придумала Тиффани, – сказал Вид. – Она называет это морским стеклом, а я называю мусором. – Он взял овальный кусочек темно-зеленого цвета. – Посмотрите на это! Я сказал ей: детка, это от разбитой бутылки «Хайнекен»! Пьянчуги оставляют их на берегу, а потом ты приносишь этот мусор домой! А она все твердит: мол, эта стекляшка отполирована морем или типа того.
– Мне кажется, получается милое украшение, – сказала Эрика, хотя в душе согласилась с ним.
Плошка с мусором.
– Моя жена – барахольщица, – продолжал Вид. – Если бы не я, она превратилась бы в одного из тех людей, которых, знаешь, показывают по телевизору, – у них столько хлама, что им подчас не выбраться из дому.
– Тиффани не барахольщица, – возразила Эрика.
Оливер откашлялся. Маленький предупреждающий звоночек.
– Правда, правда! – настаивал Вид. – Загляни в ее платяной шкаф. Туфли. Эта женщина – Имельда Маркос.
– И все-таки она не барахольщица, – повторила Эрика, стараясь не глядеть в сторону Оливера. – Вот моя мать – настоящая барахольщица.
Оливер попытался остановить Эрику тем жестом, каким предупреждают официанта, чтобы не доливал бокал, только вместо «больше не надо вина» он означал «больше не надо откровений». В мире Оливера не принято было ни с кем делиться. Семья – это личное. В семье есть чего стыдиться. В этом они сходились с Эрикой, только Эрика стыдиться больше не желала.
– По-настоящему? – с интересом спросил Вид. – Как в телешоу?
Телешоу. Эрика вспомнила, как, включив телевизор, впервые увидела коридор в доме матери, выставленный в своем отталкивающем виде на всеобщее обозрение, как она отскочила назад, прижимая руки к груди, словно в нее выстрелили. Это напоминало ночной кошмар: враг заснял ее грязную тайну и показал по телевидению. В следующее мгновение до нее дошло. Разумеется, это не был коридор в доме матери, он принадлежал пожилому валлийцу с другого конца света, но даже и тогда Эрике было не избавиться от ощущения, что ее разоблачили, публично унизили. Она выключила телевизор, сердито хлопнув по пульту, словно дала кому-то пощечину. С тех пор, не в силах вынести этот бойкий, притворно-сочувствующий тон, она никогда не смотрела эти шоу.
– Да, по-настоящему, – ответила Эрика. – Как в телешоу.
– Ух ты! – изумился Вид.
– У нее патологическая привязанность к неодушевленным предметам, – услышала Эрика свой голос. Оливер вздохнул. – Она копит хлам, чтобы отгородиться от мира, – продолжала Эрика, не в силах остановиться.
Бóльшую часть жизни она старалась не анализировать привычку матери и думать о ней только в крайних случаях. Словно у матери был социально неприемлемый фетиш. Перестав жить в родительском доме, Эрика отстранилась еще больше, но однажды, примерно год назад, набрала в «Гугле» слово «тезавратор (барахольщик)», и постепенно у нее развилась неутолимая жажда информации. Она читала пособия, журнальные статьи и результаты социологических исследований – поначалу с сильно бьющимся сердцем, словно делала что-то противозаконное, но по мере накопления фактов, статистики и терминов вроде «патологической привязанности к неодушевленным предметам» она успокаивалась. Она не одинока. Не такая уж она особенная. Существовал даже веб-сайт «Дети барахольщиков», где люди делились своими историями. Все детство Эрики, казавшееся ей когда-то исключительным в его тайном позоре, подпадало под определенную категорию или тип.
Все эти изыскания вылились у нее в решение обратиться к психологу. «Моя мать – барахольщица», – сообщила она психологу при первом посещении совершенно бесстрастно, как если бы сказала своему терапевту: «У меня сильный кашель». Это здорово бодрило, словно когда-то она боялась высоты, а теперь совершала затяжные прыжки с парашютом. Она разговаривала на эту тему, собираясь освоить полезные советы и приемы. Она намеревалась починить себя, как сломанный прибор. Она будет как новенькая. Не станет больше беспокоиться перед посещением матери. Не будет паниковать, когда какое-нибудь слово, запах или мимолетная мысль напомнят ей о детстве. Она с этим разберется.
Это радостное возбуждение немного поутихло, когда оказалось, что процесс починки не такой быстрый или упорядоченный, как она надеялась, но она по-прежнему была полна оптимизма и считала, что ее новая способность свободно обсуждать проблемы матери является признаком ее хорошего психического здоровья. «Это не признак психического здоровья, – с несвойственным ему раздражением сказал однажды Оливер, когда Эрика принялась рассказывать одной старушке в очереди к кассе супермаркета, зачем ей так много больших мешков для мусора. – Это говорит о твоей неустойчивой психике». Оливер не понимал, что Эрике доставляло странное, извращенное удовольствие ябедничать на мать. Я больше не храню твоих тайн, мама. Я рассказываю про тебя этой милой старушке в торговом центре, рассказываю любому человеку, пожелавшему слушать.
Вид, казалось, был заинтригован.
– Ух ты! – повторил он. – Значит, она не может ничего выбросить, да? Помню, в каком-то из этих шоу один старикан хранил газеты, верно? Целые кипы, и я подумал: приятель, что ты делаешь, ты никогда их не прочитаешь, выбрось их в мусорное ведро!
– Да уж, – произнесла Эрика.
– Что выбросить в мусорное ведро?
Появилась Тиффани с Дакотой, которая казалась бесцветной и заурядной рядом с энергичной матерью, и Холли с блестящими глазами и растрепанными волосами после всех этих воплей. Она могла бы сыграть на сцене королеву.
– Все в порядке? – спросила Эрика.
– О да, все хорошо, – ответила Тиффани. – Холли ушиблась, когда играла в теннис на игровой приставке.
– Теннисный мяч ударил тебя по носу? – спросил Оливер у Холли.
Когда он разговаривал с детьми, казалось, меняются форма и текстура его лица, словно он перестает стискивать зубы или что-то еще.
– Гм, Оливер, теннисные мячи формально не «настоящие». – Она согнула по два пальца на каждой руке, заключая слово «настоящие» в кавычки.
Оливер хлопнул себя по голове:
– Ну и глупец же я!
– Руби стукнула головой – бам! – меня по носу. – Холли обиженно потерла нос. – У нее супертвердая голова.
– Ой! – воскликнул Оливер.
– Дакота собирается показать Холли маленький домик, где спит Барни, – сказала Тиффани.
– Я хочу щенка на день рождения, – заявила Холли. – Такого же, как Барни.
– Мы подарим тебе Барни! – пообещал Вид. – Он очень непослушный.
– Правда? – обрадовалась Холли. – Можно его взять?
