– Ты что, дроля? – спрашивает удивленно. – Подпись добыл? Или с какими другими подношениями?
Барон Николай молча протянул председателю справку. Тот глянул мутно, ничего разобрать не может: в глазах у него раздвоение, буквы пляшут гопака.
– Подпись, – гремит он голосом, будто палицей сотрясает, – подпись-то есть тут?
– Сейчас будет подпись, – говорит барон Николай и глядит на свои часы. – С минуты на минуту.
Председатель нахмурился. Только хотел было обратно новичку его пустую бумажку сунуть да взашей послать, как случилось по всей зале некоторое сотрясение. Полыхнули свечи, дернулась люстра, пошатнулся, опрокинув несколько бутылок, стол. Ливень метнул в окна пару хороших ведер, окатив особо пьяных рыцарей. Оркестрик взял паузу и именно в этот миг, как будто по заведомо разработанной партитуре, прозвучал первый удар грома и чиркнула своей гигантской спичкой молния. Председатель замер, слегка оглушенный, и справку отдать не успел.
– Это что? – спрашивает он, озираясь. – Уж не твоя ли лягушонка в коробчонке едет?
– Нет, – отвечает ему рыцарь, – это мой поручитель подпись ставить идет.
И тут, по всем законам оперного жанра, разверзлись входные двери, хлынул зеленоватый могильный свет, и в проеме показался собственной персоной памятник Дону Капитону – грозный, мемориальный, каменный. Охранники, с криками трусливого отчаяния промчавшись через зал, скрылись в неизвестном направлении. Официанты и лакеи, побросав подносы, кинулись в подсобку. Собаки поджали хвосты и сбились в дальнем темном углу, скользя по полу тонкими лапами. Музыканты закрыли телами свои инструменты. А далее от раскрытых дверей прошелся по всему залу сквозняк, бесцеремонно раздул бумаги на секретарском столе и стал их гонять промеж не прерывающих жевание рыцарей. Витя бросился те бумаги догонять – да где там! Тут как раз снова грянул гром, зазвенели разбитые стекла, дым смешался с ливнем, и в блице молнии барон Николай увидел, как рыцари наконец-то перестали жевать.
Потому что каменный Дон Капитон – в два человеческих роста высотой, в четыре разплечья шириной – не спеша входил в залу, и от каждого его бронзового шага сотрясался пол и выпадали из подсвечников оплывшие восковые стерженьки.
Перестав жевать, рыцари частично протрезвели и все, как один, полезли под стол. Только председатель не полез, – не из храбрости своей, а потому, что парализовал его ужас. Витя Тигрошкурцев дергает его из-под стола за шпору, а тот стоит столбняк столбняком, и только справка в его вытянутой руке дрожит мелким рукописным ознобом.
Памятник подошел к столу, осмотрелся по сторонам и молвит камнепадным голосом:
– Поднимите мне забрало!
Барон Николай, которого явление памятника тоже немного в холодок бросило, опомнился, подставил себе табуретку, залез на нее и забрало каменному Дону Капитону отворил с усилием. Тот окинул помещение загробным взглядом, углядел в сердцевине стола белолицего председателя, ухмыльнулся злобно и попер к нему напрямки, в щепки ломая попавший под колено стол. Председатель, почувствовав неминучую опасность, из ступора вышел, зашевелил губами, руками затряс, горлом забулькал:
– Кап... Капитоша! – говорит. – Кап.. какими судьбами?
И руку ему для рукопожатия протягивает – изо всех последних сил храбрится: соображает, что новичок-рыцарь на него смотрит.
Памятник отмахнул своей каменной десницей рыхлую председательскую пятерню и так ему чеканит:
– Лапы убери, копна еловая!
– Кап... кап... – булькает председатель.
– Ты на кого капаешь! – обозлился Дон Капитон, схватил со всего маху председателя за грудки, к лику своему подтянул и дыхнул земельным духом в его официальное лицо.
– Подпись тебе нужна, моль бумажная?
И тряхнул его три раза. У председателя от первой встряски весь третий дополнительный подбородок на нет сошел. От второй встряски второй дополнительный испарился, а от третьей – и первый дополнительный пропал. Вырвал Дон Капитон из председательской руки справку, откинул вытряхнутое тело на пол.
– Бюрократы катаные! – ругается, разглядывая документ.
Углядел на столе вазочку с кетчупом, обмакнул в нее бронзовый палец и ткнул в справку – так припечатал, что достоверней не бывает. Тут, как бы в подтверждение содеянного, ахнул печатью гром, и молния присовокупила свою быструю роспись. Памятник постоял еще, взял со стола первую попавшуюся бутыль, опорожнил залпом, ухватил оттуда же малосольный огурчик, закусил, крякнул-скрипнул.
– Дело сделано, – говорит, оборачиваясь к барону Николаю. – Пора мне на пьедестал, как бы не занял кто. А то много развелось... соавторов.
Проломил еще кусок стола и пошел к выходу, отмахиваясь от летающих по залу бумажных листов. В дверях столкнулся с оруженоской, сказал ей «Пока» и честь отдал по всей форме.
Те рыцари, которым памятник, проходя через стол, отдавил разные места, выползли на свет в поисках рыцарских аптечек, которых, к слову сказать, на положенном месте не оказалось. А остальные не спешат из-под стола выползать – им там спокойнее. Многие из них под столом уже освоились, потаскали снаружи еду и напитки и там продолжают свое рыцарское времяпровождение, жуют-запивают.
Витя Тигрошкурцев председателя с пола приподнял, стал ему валидол в рот всовывать, спрашивает у него что-то. А председатель ответить не может, он без дополнительных подбородков говорить разучился – в них вся сила его слов располагалась, весь, так сказать, оглушающий собеседника резонатор. Председатель только смотрит вокруг пустым глазом, новичка бессовестного разыскивает. Разыскал, посмотрел на него пугливо, без всякого юмора, промычал что-то невнятное.
Витя к рыцарю повернулся, рукой ему машет, чтоб уходил поскорей.
– Иди, – говорит, – зачислен, считай. Завтра после двух придешь за корочкой.
Барон Николай развернулся, пошел к дверям. У порога мнется его оруженоска – смотреть смотрит, а войти в залу не решается. Больно чудны ей мужские дела. Барон Николай, как только увидел ее, задумался, потом развернулся резко, обратно к столу пошел.
– Да нет, – бубнит себе под нос, – не надо. Я уж как-нибудь сам перебьюсь, без привилегий, без уцененных индульгенций ваших.
Взял со стола свою справку с тяжелым томатным пятном и разорвал ее на мелкие кусочки.
– Извиняюсь, – говорит вслух, – за беспокойство, господа рыцари. Передумал я, беру свое заявление обратно. Порочащих меня связей иметь не хочу.
И только после этого удалился, оруженоску за руку прихватив.
Гром прекратился, ливень утихомирился до крупного дождя. Барон Николай большими шагами (очевидно, насмотревшись на ходячий памятник) шел по темным переулкам, весь углубившись в себя и не обращая внимания на бежавшую рядом с ним донью Маню. Оруженоска, промокшая до нижнего белья, стойко держала над своим рыцарем зонт, хотя и едва поспевала. Наконец барон Николай остановился, поглядел на спутницу, забрал у нее зонт и спросил:
