— А это как посмотреть, ваша затемнённая светлость, — отвечает Горшеня. — Сапогом под зад подданные, за чужие долги отданные. А которому престолу присягали, тот сам нас и отсягнул, как от пояса отстегнул. По всему выходит, ничьи мы, сами до себя странники.
— Бродяги, значит, — понимающе кивает инквизитор.
— Пилигрины, ваша затемнённость. Дык как насчёт штанов-то? Надевать или вам так симпатичнее?
— Запишите, — приказывает инквизитор писцу, — употребляют иноземные слова в переносном смысле, от ответов на прямые вопросы уходят в зарифмованные пространности.
Иван на Горшеню обвинительно глядит: дескать, дорифмуешься ты, друг ситный, обоих нас под монастырь подведёшь! А Горшеня Ивану подморгнул и шепчет:
— Вот этот, Ваня, точно всё о чертях должен знать. Ты спроси у него…
— Имена? — громко требует инквизитор.
— Горшеня мы. А это Иван, ассистенкт мой. На пару работаем. Только он в штанах, значится, а я пока что без оных.
— Фамилии?
— Что? А… не нажили мы фамилиёв, — отвечает Горшеня без рифм, односложно. — Нету, значит, фамилии.
Иван прокашлялся, вступил в разговор.
— Кощеев моя фамилия, — говорит. Думает, может, произведёт на них такая фамилия некоторое отрезвление.
А инквизитор никак не реагирует.
— Записывайте, — диктует писцу, — имена подозрительные, фамилия на двоих одна.
Только Горшеня возразить собрался, как стрельцы его топорищами осадили и назад отодвинули, а вперёд вытолкнули Ивана.
— Род занятий каков? — спрашивает допросчик.
— Искатели мы, — подумав, отвечает Иван.
— Что же вы ищете, искатели? — с недоверием спрашивает отец Панкраций.
Иван опять откашлялся, оглянулся на Горшеню.
— Потерянное ищем, — говорит. — Своё, не чужое.
Тут второй инквизитор, отчим Кондраций, из тени носом вылез, встал, возле Ивана помаячил и спрашивает его, да не таким противным тенорком, как его коллега, а мягким баритоном с приятной хрипотцой:
— Что же вы ищете, молодой человек, в конкретности?
Иван подумал-подумал: открываться ли? Да и решил по прямой резать.
— Чёрта мы ищем, — говорит. — Чёрт нам нужен, тот, который…
Не смог договорить — отец Панкраций как завопит на всю пыточную:
— Чур меня, чур! — крестными знамениями чуть не защипал всех. Не успел Иван и слова вымолвить в своё оправдание, как отец Панкраций уже секретарю выводы диктует: — Записывайте: собственноустно признались, что по роду занятий сотрудничают с нечистой силой в лице самого врага человеческого, кабана рогатого! Чур меня чересчур!
— Фу ты! — возмущается у стены Горшеня. — Да какое ж сотрудничество, когда мы его найти не можем, выспрашиваем у всех! Вот и у вас хотели разузнать — вы-то уж, ваши затемнённые светлости, наверняка знаете, где чёрта того добыть можно!
— Я тебе покажу чёрта, — шипит на него инквизитор, — я тебя с ним познакомлю, на башку тебе напялю, головешка двуногая!
Горшеня аж обратно к стрельцам отступил, между двумя вжался.
— Картина ясная, — продолжает отец Панкраций, возвращаясь к прежней вкрадчивости, — дело закончено. Записывайте приговор: сии индивидуумы повинны и подлежат наказанию. Точка.
— Ну, слава Богу, сговорились, — непонятно чему радуется Горшеня. — Теперь, стало быть, штанцы надеть можно? Али ещё маленько проветримся?
Инквизиторы аж переглянулись друг с другом — уязвило их такое Горшенино легкомыслие. Отчим Кондраций встал опять из-за стола, прошёлся теперь вокруг Горшени, осмотрел его с головы до голых ладыжек.
— Надевай, — говорит, — милый друг, портки, хватит уже паясничать. Лучше скажи, что имеешь возразить по поводу приговора. Прения у тебя будут?
— Да за что же премию, ваше затемнённость, — удивляется Горшеня, напяливая портки. — И приговора хватит с нас. А возразить имею одно: взбуду на ярмарке — это мы с ассистенктом произвели. И батальон ваш мушкетный в пласт мы выложили — это да, никакого отрицания. А вот насчёт сговора со всякими врагами человеческими — это, ваше затемнение, не факт, это какой-то подложный выворот.
Инквизиторы опять переглянулись.
— Так-с, — кивает инквизитор. — Значит, с обвинением консенсусу нет. Ну а какие имеешь представить суду вещественные доказательства?
— Какие? Да никаких, кажись, — кумекает Горшеня. — Это я так, не ради отказательства, а в довершение правды.
— Значит, нет доказательств?
— Выходит, что нет.
Отошёл допросчик от Горшени, к Ивану приблизился, снова его разглядывать стал. А Горшеня тем временем оглянулся на стрельцов, что его под бока подпирали, выбрал рожу подобрее да и шепчет ему доверительно:
— Этот приёмчик мы знаем, — таким, стало быть, макаром дело построено: злой инквизитор и добрый инквизитор. Этот дуплет мы ещё в испанском плену проходили, прорвёмся…
Инквизитор походил ещё кругами возле Ивана, да всё молчком-молчком, будто обоим арестантам дополнительный шанс давал, потом подплыл к столу и показывает пальцем на Горшенин мешок.
— А здесь что? — спрашивает со скрытым ехидством.
— Имущество наше, — говорит Горшеня, своему мешку улыбаясь. — Скарб.
— Что внутри?
Тут Горшеня понял, к чему допросчик клонит, и принялся с ходу ему подыгрывать. Порядочность свою, как давеча перед таможней, испытывать не стал, сразу перешёл к манёврам.
— Гостинцы, — говорит, — ваше затемнённость. Специально вам в подарок несли.
Отчим Кондраций даже смутился такой быстрой понятливости.
— Что за гостинцы?
— Блохи, ваша затемнённость, — объясняет Горшеня с пристрастием. — Особенной крупности особи, королевский сорт «экстра». В пищу непригодны, но зато очень для почтовой службы ценны.
Опять переглянулись инквизиторы — один сомнение выразил, а другой решимостью поборол. Допросчик тюремщику знак подал: развязать мешок. Тот долго пыхтел самым тяжким пыхом, еле-еле распустил узел.
— Ну что там? — дёргает подбородком отец Панкраций.
Тюремщик глянул в мешок и, ничуть не смутившись, рапортует:
— Вша, ваше святейшество! Небывалых аномалистических размерусов! Количественному подсчёту с глазу на глаз не поддаётся!
Инквизитор сам в мешок лезть не стал, поморщился. Двумя пальцами пощупал через мешковину, да тут же руку назад воротил — брезгует. Горшеня тоже в мешок заглянул и говорит с сожалением:
— Виноват, ваша затемнённость, блохи все закончились. Вшами не возьмёте ли?
Отец Панкраций плюнул на пол — добавил сырости.
— Каким путём сии насекомые добыты? — спрашивает отчим Кондраций. — Посредством колдовства или через науку?
