Пока я боролась с заполняющим душу отчаянием, Рэдлин тоже не произнес ни слова, но потом он вдруг вздохнул, и тихо, так, чтобы нас не расслышали снаружи, произнес:
– Видно, я и вправду сглупил… Прости, госпожа – поступи я по-другому…
Так и не договорив до конца, Рэдлин снова вздохнул, и тут над поляной разнеслось громкое, сердитое карканье. Странно, но оно точно бы вселило в меня угасшую было надежду, тем более, что у разбойников работа сразу же встала – по крайней мере, я больше не слышала их шагов, а потом кто-то произнес.
– Седобородый гневается – вестника послал…
– Да какой это вестник – просто глупая птица решила поорать некстати!.. – главарь старался говорить уверено и смело, но я все же смогла уловить в его голосе затаенный страх. Другие его тоже почувствовали – во всяком случае, после слов главаря никто не взялся, за брошенную было работу, и он, чувствуя, что его не слушают, накинулся на птицу.
– А ну, улетай отсюда, зараза черная! Сгинь и пропади!
Но ворон на эти угрозы лишь разразился очередным: «Карррр», в котором чувствовалась почти что человеческая насмешка, и главарь, совсем потеряв голову от злости, крикнул:
– Не хочешь, по-хорошему – швырну в тебя камнем! Убирайся прочь!
В этот раз насмешливое карканье почти слилось с разнесшимся над поляной кличем «карающих». Рэдлин все рассчитал верно!
Мой попутчик, услышав своих, не смог сдержать радостного возгласа, а вот для собравшихся на поляне разбойников появление воинского отряда стало громом среди ясного неба. Кто-то из них, судя по всему, схватился за оружие. Кто-то просто постарался удрать со злополучной поляны, но «карающие», окружив разбойников, ринулись на ватагу, точно коршуны на цыплят. Конское ржание смешалось со звоном оружия и людскими выкликами.
Я с тревогой вслушивалась в доносящиеся до меня звуки резни, так как вряд ли происходящую возле кромлеха круговерть можно было назвать боем. Эта ватага изрядно озлила отряд Рэдлина, и теперь разбойничьи мольбы о пощаде перекрывало неизменное: «Пленных не брать!»
«Карающие», вырезая разбойников под корень, были в своем праве, да и к душегубам я жалости не испытывала, но, тем не менее, от слишком резких звуков вздрагивала. Мне даже казалось, что я чувствую запах пролитой на поляне крови…
Рэдлин не замечал того, что со мной творится – как только началась резня, он, пытаясь рассмотреть то, что происходит на поляне, приник к входному лазу и теперь то и дело рассказывал мне то, что ему удалось различить. Я чувствовала, что душою Рэдлин рвался на поляну – к своим соратникам по оружию, в самую гущу боя, и лишь одно его удерживало. Узкий лаз делал его слишком уязвимым: если на Рэдлина нападет один из разбойников в те мгновения, когда «карающий» будет выбираться из кромлеха, Рэдлин не сможет даже толком защититься. А подставлять голову из-за пустой жажды боя было бы глупо.
К счастью, резня продолжалась недолго – уже вскоре возле кромлеха стихли и крики, и звон оружия, а упавшую было на поляну тишину развеял спокойный уверенный голос:
– Рэдлин, как вы там? Целы?
– Все хорошо, глава! – ответив старшему, Рэдлин, не мешкая более, протиснулся наружу. Я последовала за ним: ненадолго выглянувшая из-за туч луна ярко освещала поляну и изрубленные тела разбойников – в серебристом, призрачном свете залившая землю кровь казалась черной. «Карающие» уже сгрудились вокруг Рэдлина – он, вытянувшись перед своим главой, рассказывал ему о том, что с нами произошло.
Стоять среди трупов мне претило – я медленно подошла к «карающим», да так и застыла. Глава слушал отчет Рэдлина, держа за волосы отрубленную голову одного из разбойников. Глаза мертвеца были выпучены, рот раскрыт, щеку уродовало клеймо каторжника, из обрубка шеи все еще стекала кровь, пятная собою плащ «карающего».
Глава отряда, словно бы почувствовав мой взгляд, обернулся. Посмотрел на меня, на голову, что сжимал в руке:
– Вышек Хромой – трижды приговаривался к работе в каменоломнях за грабеж и разбой, трижды бежал. За изнасилование служительницы Малики был оскоплен, но, к сожалению, выжил… В последний раз смертный приговор был ему вынесен заочно, так что теперь голову Вышека засмолят и выставят на пересечении нескольких торговых трактов. Пусть еще уцелевшие разбойники видят, что рано или поздно ждет каждого из них!..
Мне не было нужды сомневаться в словах Старшего, но кровь разбойника на руках «карающих» невольно служила напоминанием о другой… Тем не менее, к концу речи главы, я смогла совладать с охватившими меня чувствами и спокойно произнесла:
– Рэдлин, защищая меня, был ранен. Я сделала все, что следует, но пусть лекарь осмотрит его еще раз.
«Карающий» согласно кивнул:
– Так и будет, хотя я не сомневаюсь в мастерстве служительниц Малики.
А потом он обернулся к своему отряду и приказал:
– Уходим…
Поскольку лишней лошади у «карающих» не было, я снова ехала в седле Рэдлина. Воины вокруг нас тихо переговаривались, мы же с Рэдлином хранили молчание – сон в кромлехе не придал сил ни мне, ни ему, и теперь усталость навалилась нам на плечи тяжким грузом… Неожиданно начавший было клевать носом Рэдлин вздрогнул, и, оглядевшись по сторонам, тихо спросил:
– Скажите, госпожа, вам что-нибудь приснилось в кромлехе?
Этот вопрос неожиданно заставил меня призадуматься. Оказалось, что необычайно яркое и живое сновидение уже изгладилось в моей памяти больше, чем наполовину. Если извивающийся змеиный хвост Хозяйки Мэлдина до сих пор стоял у меня перед глазами, то лицо подменившего Мали ребенка я не могла вспомнить – оно, словно покрылось легкой дымкой…
Рэдлин по-прежнему терпеливо ожидал моего ответа, и я, еще раз перебрав оставшиеся в памяти обрывки сновидения, призналась.
– Я получила предупреждение на будущее и свиделась с умершей дочерью… Но почему ты меня спросил об этом?
Лицо Рэдлина из-за этого вопроса стало каким-то виноватым:
– Я надеялся, что не мне одному такая муть привиделась… Не поверите, госпожа, но из своего сна я лишь одно помню. Огромный ворон сидит передо мною и отчитывает голосом нашего главы за незнание устава. Долго так отчитывает, со смаком… А потом как тюкнет клювом по лбу, да как заорет: «Нечего спать в карауле, растяпа!»
Интонации «карающего» были столь выразительны, что я, не сдержавшись, фыркнула.
– Пусть не выученный устав будет в твоей жизни самой страшной вещью, Рэдлин!
«Карающий» же слабо усмехнулся мне в ответ:
– И то верно… А в дозоре я никогда не сплю – только в этот раз сморило.
– В этом не было твоей вины – такова сила этого места, – мои слова вновь заставили Рэдлина призадуматься, и остаток пути мы проделали в полном молчании.
По прибытии на заставу, глава уступил мне на ночь свою комнату. К тому времени я слишком устала для того, чтобы возражать – сил хватило лишь на благодарственный кивок. На узкой и жесткой кровати мне, к счастью, ничего не привиделось, так что проснулась я вполне отдохнувшей. К этому времени жизнь на заставе уже кипела в полную силу. До меня доносились голоса, плеск воды у колодца, стук молота из кузни…
