А потом, среди багровых и черных всполохов Бжестрову вновь привиделся Остен – склонившись над Владетелем, он еще раз внимательно всмотрелся в лицо своей жертвы – так, словно искал лишь ведомые ему одному знаки, а потом коснулся пальцами лба Ставгара и произнес:
– Теперь можно. Спи!..
И в тот же миг Бжестров провалился в непроницаемую черноту, в которой не было места ни мыслям, ни боли.
Ставгар не мог точно сказать, когда безликое и темное ничто, поглотившее его сознание, сменилось размытыми и путанными сновидениями. В них причудливо смешались времена и рвалась привычная нить событий, а к собственным воспоминаниям Владетеля теперь примешивались еще и иные, да только он никак не мог отличить одни от других.
Вот амэнцы вновь вжимают его в грязь на том, трижды проклятом поле, вот он парит высоко в небе, раскинув темные широкие крылья, а потом камнем падает вниз, чтобы прижать к своей груди пытающуюся ускользнуть от него Эрку… Вот лицо рассказывающего о нарушенном договоре отца словно подергивается дымкой, а его черты начинают плыть и меняться, и уже не родитель, а Остен смотрит на Бжестрова с холодной и едкой усмешкой… А потом вновь охота – и азарт смешивается с рвущим нутро голодом, и хрустит в лапах сломанный позвоночник пойманного зайца, и рвется из горла не победный крик, а птичий клекот…
Видения шли непрерывной чередою – они смешивались, прорастали друг в друга, сплетались в густую сеть, и Ставгар никак не мог разорвать ее, чтобы остановить этот чудовищный хоровод и, наконец, проснуться.
Но, к счастью, ничто не длится вечно – и постепенно укутавшая разум Владетеля пелена начала истончаться и редеть. Видения становились все более зыбкими, а до Ставгара начали доходить звуки и запахи окружающего мира. Необычно резкие, беспокоящие, бередящие уснувшие было чувства. Запах кожи и свежих опилок, шаги, и до отвращения знакомый, хрипловатый голос тысячника.
– Посмотри, Антар – настоящий красавец! Перышко к перышку, а какие мощные лапы… Наш князь, заполучив такой подарок, на долгое время позабудет об иных забавах.
Вот только собеседник Остена отнюдь не разделял его настроений, и потому лишь тихо проворчал в ответ:
– Забудет, как же… Вот, не приведи Семерка, клюнет этот малохольный Владыку в лоб, а виноватым сделают тебя, глава.
«О ком они говорят?» – подумалось сбитому с толку бесконечными видениями, еще не до конца пришедшему в себя Ставгару, а Остен, меж тем, спокойно возразил не согласному с ним спорщику:
– Полно тебе, Антар. Уж кто-кто, а князь Арвиген умеет обращаться и с птицами, и с заговорщиками. Вряд ли нашего Владыку можно клюнуть без его собственного на то согласия. Да и само колдовство удалось на славу – когда еще мне выпадет возможность проверить то, что осталось в прадедовских записях.
– Колдовство знатное, не спорю, да только мне, как Чуюшему, слишком хорошо видно, чего тебе стоила эта ворожба, глава.
В этот раз в словах собеседника Остена чувствовался тихий упрек, и тысячник тут же остановил речь слишком уж много позволившего себе Антара.
– Что сделано, то сделано. И жалеть о содеянном я не собираюсь! – в голосе Олдера точно металл лязгнул, а окончательно смущенный разговором амэнцев Бжестров наконец-то нашел в себе силы разлепить непослушные веки… Лишь для того, чтобы через несколько мгновений вновь сомкнуть их крепче прежнего, решив, что по-прежнему находится под влиянием одурманивающего зелья.
Окружающий его мир так и не вернул привычных очертаний, и даже более того – исказился пуще прежнего, но при этом обрел необычайную, невозможную для человеческих глаз четкость. Ставгар увидел, что теперь очутился в самой середине круглой, с узкими окнами-бойницами, залы, пол которой был густо усеян толстым слоем опилок. Сам Владетель при этом сидел на каком-то непонятном возвышении, а стоящий перед ним Остен хоть и выглядел постаревшим лет на пять и осунувшимся – точно после тяжелой болезни, зато оборотился теперь всамделишным великаном. Таким же гигантом смотрелся и стоящий подле тысячника пожилой «Карающий»… Но ведь такое невозможно – люди, какими бы колдунами они ни были, не вырастают в одночасье, а, значит, его, Ставгара, снова морочат, пугая видениями.
– Я не морочу тебя, Владетель. Просто ты сам теперь изменился и видишь все иначе, чем прежде, – произнес Остен, точно прочитав мысли Бжестрова, и тот вновь раскрыл глаза. Огляделся, все еще недоумевая… Он изменился?.. Но в чем?..
Ответ Ставгар вновь получил от тысячника – вначале Олдер, лукаво прищурившись, лишь молча наблюдал за тщетными потугами Владетеля разобраться что к чему, а потом устало вздохнул и, вытащив из кармана небольшое бронзовое зеркальце (перед таким обычно что амэнцы, что крейговцы скоблят в походах отросшую на лице щетину), поднес его к Бжестрову.
В полированном металле высмотреть можно не так чтобы много, но уж человечье лицо от птичьей головы отличить можно запросто, а, между тем, в зеркальце отражалась именно птица – хищно загнутый клюв, тревожные, янтарного цвета глаза, бурое оперенье…
В один миг все подробности недавно пережитого ритуала обрушились на Ставгара с новой силой, обретая в этот раз и смысл, и значение. Отчаянный клекот пойманного беркута, оживленное колдовством сердце, слова произносимого Остеном заклинания сложились воедино, показав неприглядную правду. Проклятый тысячник отнял у него человеческий облик и, словно бы в насмешку, обратил в птицу, являющуюся символом рода Бжестров!..
Слепая, нечеловеческая ярость в одно мгновение затопила сознание Ставгара и бросила Владетеля вперед – на руку обидчика. Вцепиться когтями в прочную, толстую кожу перчатки и рвать ее клювом, добраться до уязвимой людской плоти и, терзая ее, выместить все злобное негодование, что заполнило сердце: в эти мгновения у Бжестрова не осталось иных желаний, но Остен, словно бы предвидя такой исход, сбросил перчатку как только ее коснулись – загнутые птичьи когти, и беркут полетел со своею тщетной добычей вниз – на толстый слой опилок.
Оказавшись на полу, птица в бессильной злобе несколько раз ударила клювом перчатку, превращая ее в бесполезные лохмотья, а потом вскинула голову и недобро посмотрела на «Карающих». Взгляд беркута не обещал амэнцам ничего хорошего, и Антар поспешил отступить назад, а разгневанная птица тут же двинулась за ним – неловкие пробежки и прыжки, распахнутые для равновесия крылья вкупе со злобным клекотом не хуже слов поясняли намерения зачарованного Владетеля.
– Эй, Бжестров, потише! Я уже впечатлился тем, какая грозная пташка из тебя получилась, – Олдер, вслед за Антаром, тоже сделал пару шагов назад, но в глазах тысячника искрился смех, и это лишь еще больше раззадорило Ставгара, но увы: при очередном прыжке Бжестров выяснил, что дальше его не пускает свитый из жил шнур, привязанный к опутенкам на ногах. Расправив крылья, беркут замер на месте, не сводя настороженного взгляда с «Карающих», а Остен, перестав улыбаться, сказал:
– Отныне ты больше не Владетель, а ловчая птица, чье место на соколятне нашего князя. Чем быстрее ты смиришь свою спесь, тем легче тебе будет перенести и все остальное, но одно ты должен запомнить накрепко. Лишь от твоего собственного поведения зависит, как я стану к тебе относиться – как к неразумной твари, или как к человеку.
