– То-то матушка рада будет! А она, наверное, уже домой с базара вернулась и меня ищет. Волнуется. Эх! Кабы ты, коник, настоящим был и к матушке домой меня перенес! – подумалось ему при взгляде на отставленную в сторону свистульку, пока он котомку глиной набивал.
И тут вдруг точно рука незримая его свистульку, крылатого коня, смяла, превратив его в ком глины. И ком этот завертелся, закружился на месте, как юла. И стал ком глины расти на глазах, превращаясь во что-то неописуемое. В рост коня настоящего стала его свистулька. И крылами глиняными машет, точно в полет манит. И копытом бьет, и глиняной гривой трясет конь.
Ох! И жутко ему стало! А все равно – любопытство верх взяло, и, вскинув котомку с чудесной глиной за спину, вскочил мальчонка на коня крылатого. И что тут сделалось! Зарябило у него в глазах! Солнце с Луной поочередно вместе со звездами мелькать стали. Ветер в ушах свистит, воет. А мальчонка летит над родными местами в обратный путь, прямо к дому.
И вдруг стихло все. И сидящий верхом на глиняном коне мальчик опустился плавно, точно пушинка, с неба прямо на крыльцо своего дома. Только дух перевел, а конь тот резвый, что перенёс его домой, на глазах уменьшаться стал. И уменьшался, пока прежней свистулькой, стоящей рядом с ним на крыльце, не замер. Малец взял свистульку в руки, чтобы рассмотреть получше. Но вдруг услыхал голос матери, как раз возвращавшейся с базара:
– Ой! Сынок! А что же ты такой чумазый на крыльце сидишь?
Поднял голову и увидел, что это матушка его только что с базара возвращается, к калитке подошла. И он, обрадованный тем, что все ж раньше ее домой воротился, бросился ей навстречу.
Уж она не знала, чему больше дивиться, рассказам ли сына о чудесном походе или тому, какую хорошую глину он раздобыл.
Свистульку они поставили посреди стола. И стали на следующий день новые игрушки да вещицы на продажу лепить из той самой глины, что нашел на горе и принес домой мальчик.
Лепилось, как пелось из той удивительной глины. Потом все вылепленное расписали и обожгли. А когда готово все было, бережно уложив в короб и переложив для сохранности каждую вещицу соломой, вместе отправились в город на базар. Продавать!
Утром базарного дня расставили они с матушкой на прилавке всю свою глиняную расчудесицу цветастую. Народ подходит, глазеет, любуется. Уж больно хороши игрушки, да и прочие поделки – солонки, кувшины, подсвечники – тоже хороши! Вот так лепились они с легкой душой и веселым сердцем, так смотреть на них отрадно. Но мало этого! Свойство удивительное в той глине, из которой все это вылеплено было, неожиданно открылось.
Стоило кому-нибудь повнимательней на них засмотреться с мечтанием потаенным в голове, как тотчас сминалась глиняная вещица в ком глины. И прямо на глазах у всего честного народа превращалось в то, что тому человеку думалось, в полной ясности отражая, что у кого на уме. Так протиснулись к прилавку девки смешливые, хохотушки румяные. От их взглядов все поделки разом смялись да в свадьбу оборотились. Ну не чудо ли?! Народ любуется, хохочет! Глазам своим не верит! Но подвинула зевак крепким локтем молодая вдовица, что скучала, томилась, проживая оставленное мужем стариком-купцом богатство, и протолкнулась она к прилавку, засмотрелась-залюбовалась и она на диковинные превращения! И – ох! Под её пристальным взглядом тотчас смялась вся эта глиняная свадьба. А взамен образовался один молодой франт с подкрученными усиками, по последней моде расфуфыренный. Модную шляпу с головы сдергивает и ей одной почтительно кланяется. Она вся аж зарделась и под общий смех и прибаутки, заалев, как маков цвет, юркнула в толпу. Но тут купец богатый к прилавку подошел полюбопытствовать: чему там так народ радуется, чему веселится? Растолкал купец народ и протиснулся к прилавку. Да только всё глиняными монетами под его упорным взором становилось. Его на смех подняли. Словом, в тот день весь базар толпился у прилавка, где мастерица с сынком поделки свои на продажу выставляли.
И уж сколькими пуговицами оторванными да валенками потерянными вокруг них усеяно было, да уж не меньше, чем носов битых, девичьего визга да бабьего смеха. Это уж точно!
Раскупили у мастерицы с сыном в тот базарный день игрушки. Одна свистулька только к вечеру на их прилавке осталась. Та, самая первая, что слепил малец сразу же, как только нашел ту чудесную глину.
Так и одна эта свистулька такие фортеля выделывала под взглядом засмотревшегося на неё отставного солдата, что и описать невозможно! Целая баталия из неё вышла. Туда-сюда солдатики глиняные снуют. Пушечки глиняные глиняными снарядами заряжают и палят, как настоящие. Народ разбежался и попрятался от этой пальбы, от греха подальше. Мать с сыном и сами под прилавок забились. Ведь и зашибить ненароком может! Но, сидя под прилавком, услыхали мать с сыном, что стихло всё разом. Выглянули они, чтобы разобраться, что к чему. И еще пуще прежнего оторопели. Потому что увидели, что стоит у их прилавка сам генерал-губернатор тамошний – во всей своей величественности. Он того инвалида, старого солдата, подвинул и грозно на замершую под его взглядом баталию посмотрел. Так она разом в глиняный ком свернулась и медалью оборотилась.
Генерал-губернатор ту медаль сгреб и за обшлаг убрал. А им, матушке с сынком, за ним следом идти повелел. И они покорно пошли.
А как ослушаться?! Пошли за ним. Потом в карету его сели и поехали по городу.
Так в крайнем изумлении и онемении приехали они к особняку того самого генерал-губернатора. Вышли вместе с ним и вошли следом вовнутрь, сторонясь царственно нарядного дворецкого.
Еще от тех чудес не остыли, а уж от такой дивнои красоты, что в особняке генерал-губернатора увидели, и вовсе голова у них кругом пошла.
Вазы малахитовые меж колонн мраморных расставлены вдоль стен, на которых картины прекрасные в золоченых рамах развешаны. Радужные зайчики в люстрах хрустальных мелькают, отражением множества свечей.
Паркет наборный, узорчатый до того хорош, что по нему и ступать-то боязно растоптанными их валенками. Стоят, любуются, как зачарованные, словно в ту щелочку в заборе заглянули, что Рай от нас, грешников, огораживает.
А генерал-губернатор тем временем повелел их на кухне накормить, обогреть и приодеть. Потому что к гостям иностранным предстоит им выйти, когда он их позовет.
А гости в тот вечер весьма именитые ожидались.
Король заморский, что проездом через наше отечество со всей своей свитой проезжал. Вернее – возвращался со свадьбы своей дочери, которую замуж выдал в семейство царя соседнего с нами царства.
Так что тем зимним вечером генерал-губернатору предстояло ответственное дело: принять честь по чести в том особняке именитых гостей.
И потому гудела кухня, как улей, и сновали туда-сюда, как чумовые, слуги в особняке генерал-губернатора.
Особняк сверкал! А приглашенные музыканты играли модные вальсы, пробуждающие в душе и кротость, и умиление. Это ж не балалайка на завалинке!
Генерал-губернатор был человеком обстоятельным и рассудительным. И все-то до мельчайших подробностей продумал, как ему высокого гостя принять. Старался, чтобы не то что придраться было бы не к чему, а чтобы впечатление самое расчудесное о пребывании в Отечестве нашем осталось у короля и всей его свиты. Чтобы уважение к державе у чужеземцев после посещения осталось. Праздник он устроил великолепный!
