– Ой, лучше не надо! – жалобно попросил Вадик. – Ты нам пока еще живой нужна!
На это я даже не нашлась, что сказать.
– Лен, ты чего замолчала? – встревожился коллега. – Ты там живая? Ленка, не молчи, не пугай нас!
– Вадя, ты сказал, это орхидеи, да? – медленно проговорила я. – Довольно крупные цветы… Вадя, а сколько их?
– В том-то и дело, что две!!!
Я опять немного помолчала, переваривая услышанное. Хорошо, что я не суеверна, но как-то неприятно еще при жизни получить цветы себе на могилку! Вот интересно, кто это меня хоронит?
– Вадька, успокойся, это чья-то дурная шутка, – наконец решила я. – Или в цветочном магазине обсчитались, положили две орхидеи вместо трех. Или посыльный по пути один цветок потерял, привез остатки. Все, забудьте! Я жива и здорова, орхидеи расставьте в вазы поштучно, тогда они будут выглядеть вполне жизнеутверждающе.
Я положила трубку, минутку постояла в задумчивости, пожала плечами и пошла искать Ирку.
Подруга нашлась в комнате со стеклянными стенами, которую Ирка с Моржиком пышно именуют зимним садом, а я называю «склянкой». Скругленный угол придает помещению, которое в высоту больше, чем в ширину, сходство со стеклянной банкой. В «склянке» полно разнообразных декоративноцветущих растений, Ирка с мужем очень о них заботятся, поливают по схеме, окучивают, обрезают, подвязывают и посыпают всякими патентованными средствами.
– Ира, у тебя тут есть орхидеи? – оглядываясь, спросила я.
– Справа от тебя, – сквозь зубы процедила подруга.
В зубах у нее была небольшая резиновая трубочка, известная мне, молодой матери, под названием газоотводной. Через этот микрошланг Ирка скупо плевала какой-то зеленой жижей на большой колючий кактус. Честно говоря, я бы на него тоже давным-давно наплевала! Абсолютно неудельное растение, по-моему, страшненькое и бесполезное, ни полюбоваться им, ни съесть его! Разве что текилу попробовать сделать?
– Ирка, с трубочкой в зубах и в этом зеленом халате ты похожа на ядовитую жабу, – желчно заметила я.
Подруга обернулась и внимательно посмотрела на меня:
– Что с тобой? Палец прищемила или язык обожгла?
– Прости, – мне стало стыдно за то, что я позволила своему раздражению выплеснуться на хорошего человека. – Мне только что сказали кое-что неприятное. Так, говоришь, у тебя здесь растут орхидеи? Где? Вот эти розовенькие в крапинку, да? И впрямь очень милые…
Я развернулась в дверях и побрела обратно в кухню.
– Ты чего хотела-то? – крикнула мне вдогонку Ирка.
– Пока ничего, – не оборачиваясь, вздохнула я. – Лелей орхидеи, положишь на мою могилку.
Ирке мое погребальное настроение не понравилось, она бросила свои кактусы, похромала на кухню и заботливо приготовила для меня сытный завтрак. Горячая яичница с ветчиной и чай с булкой положительно сказались на моем настроении и самочувствии, и со знакомой директрисой ЗАГСа по телефону я разговаривала уже вполне нормальным голосом, без трагических ноток. Директриса записала ФИО интересующей меня особы и пообещала поискать ее в компьютерном архиве.
– Как ты думаешь, может быть, мне натянуть поверх гипса черный чулок? – дождавшись, пока я закончу разговор, спросила Ирка.
Она уже оделась для поездки на кладбище и теперь стояла в прихожей, критично разглядывая себя в зеркало.
– Не слишком ли легкомысленно смотрится эта белая нога? – Ирка ждала совета.
– Ну и что, что белая? Это же у тебя не кружевной чулочек, это гипс!
– Может, мне его черной ленточкой перевязать? – неуверенно предложила подруга.
– Ага, и еловыми веточками обвить! – съязвила я. – Не говори глупостей, при чем тут твой гипс, какая кому разница, какого он цвета!
– Придумала! – не слушая меня, победно воскликнула подруга. – Я на него шапку надену!
– Что ты на него наденешь?! – мне показалось, что я ослышалась.
– Шапку, а что? У меня есть чудесная фетровая шляпа… То есть она была чудесной, пока я случайно не постирала ее в машине с центрифугой, а после этого она потеряла форму и стала похожей на мягкий черный горшок. На голову это теперь надевать нельзя, бомжи засмеют, но на ногу налезет самым милым образом, как раз весь мой гипс и закроет! И голеностопу тепленько будет, и траур соблюден!
Не слушая моих протестов, Ирка отыскала в шкафу нечто, очень похожее на мятое шерстяное ведро, и дополнила свой наряд – длинное черное пальто, меховая шапочка с вуалеткой и один сапог на левой ноге – этим оригинальным аксессуаром. Я пропустила ее в дверях, помогла спуститься по заснеженным ступеням крыльца во двор и дальше за ворота, к «шестерке», закрыла все двери и вернулась в машину.
А когда мы приехали на кладбище, выяснилось, что Ирка могла и не наряжаться соответственно печальному случаю: все равно ее траурного облачения никто не мог увидеть. И не потому, что на заснеженном погосте находились одни усопшие, живые там тоже были, но присоединиться к группе провожающих в последний путь Нику у Ирки не было никаких шансов. Пробираться к могилке, отрытой в промерзшей земле натужно кряхтящим экскаватором «Петушок», нужно было по узкой тропинке, похожей на снежный окоп, причем идущий под уклон.
– Дежавю, – пробормотала огорченная Ирка, взглянув на этот бобслейный спуск из окошка. – Смотрю – и вспоминаю свой исторический полет с заснеженной вершины! Как ты думаешь, я тут пройду?
– На своих трех, считая костыли, точно не пройдешь. Разве что опять на заднице съедешь, – рассудила я. – Но лично мне кажется дурным тоном раскатывать по кладбищу на пятой точке. Представляешь, что подумают о тебе участники церемонии, если ты в этих своих траурных одеждах слетишь к могилке с горушки, как подбитая ворона?
– Ужас, – вздохнула Ирка.
Она почесала ногу под гипсом и снова тоскливо посмотрела на узкий лаз в сугробе:
– Вот интересно, а как же туда добрался Никуша? Неужто съехал в своей домовине, как на салазках?
– Думаю, Никушу в гробу пронесли на руках, – сказала я, выбираясь из машины. – Для этого понадобилось человек шесть, не меньше.
– Погоди! Так, может, ты попросишь этих носильщиков перенести и меня? – воззвала Ирка, видя, что я собираюсь удалиться по тропе.
– Не-а, ты нетранспортабельна: у тебя гроба нет, – отмахнулась я, едва не поскользнувшись на накатанном чужими ногами пути.
Иркин печальный вздох пронесся над черно-белым погостом, как порыв ветра. Даже не оглянувшись, я протопала по тропе к яме, у которой сгрудились люди – человек двадцать, не больше. Кто есть кто, я не знала, потому как не была близко знакома с Никой. Собственно, из всех присутствующих я знала только самого Никушу!
Он лежал в красивом лакированном гробу с медными ручками, как живой, никаких следов повреждений, полученных в катастрофе, не было видно.
