Я приземлилась не очень удачно, но хотя бы на ноги. И осталась на крыше, а ведь могла свалиться с нее. В этом не было моей заслуги — мои ноги были ногами человека, и они сами знали, что делать. Как фея, я понимала, как летать, но человек мог пробежать по коньку крыши с ловкостью кошки — до самого края. В этом не было радости и триумфа. Я помнила, как радовали такие трюки девочку, но сама не испытывала и толики восторга. Я спасалась бегством, мчалась к крайней границе возможного. Теперь мне оставалось только прыгнуть — в пропасть, в забвение, раскинув руки — и надеяться, что там, где я окажусь, я буду знать, кто я и с кем мое место. Но я не прыгнула. Я уселась на конек крыши, обхватила себя руками и закрыла глаза. Я не хотела прыгать. Я хотела вернуть себе ясность сознания, а когда я вновь стану собой, расправить крылья и полететь домой.
Но все было тщетно. Я не могла заглушить этот голос во мне, не могла отделаться от этого образа, сколько бы ни жмурилась, — эти сияющие голубые глаза, солнечные, сердечные, теплая улыбка, протянутая мне рука. Почему девочке понадобилось столько времени, чтобы понять, кому она подарила истинную любовь? Кого любила все это время? Но теперь было слишком поздно. Я фея, меня должны любить и лелеять — но это не то же самое, что любить самой. Так почему же я ощущала эту любовь в своем сердце, человеческую любовь? Что сделала эта посудомойка, отчего девчонке удалось вдруг обрести такую власть надо мной? Ответ был прост. Я и была той девчонкой.
— Флоранс! — Я подняла голову, услышав свое имя. Я не откликнулась бы, назови меня Люси «Роз».
Она стояла у открытого окна, из которого я выбралась на крышу, и смотрела на меня. Я поспешно повернулась к ней спиной. Если она увидит мои заплаканные глаза, то утратит всякое уважение ко мне… да и я себя больше уважать не смогу…
— Подожди, не шевелись! Я сейчас к тебе приду!
— Нет! — воскликнула я, хотя мне так хотелось сказать «да». — Оставайся там, не приближайся!
Но лицо в окне уже исчезло. Я улыбнулась. Было бы глупо со стороны Люси последовать моему примеру и выпрыгнуть из окна. Может быть, она и легкая, как одуванчик, но не умеет держать равновесие, и если бы она сломала руки и ноги, пытаясь спасти ту, которая не хочет спасения, то кому от этого стало бы лучше?
Вначале я была счастлива, что она последовала за мной, волновалась за меня, значит, я не безразлична ей — и что бы ни сотворила с ней Вайолет, теперь Люси вновь вспомнила меня… Но почему она так быстро ушла? Почему не спустилась ко мне? Разве я не стоила такого риска? Ну что ж, так тому и быть! Я взглянула вниз, и у меня закружилась голова. Когда на землю спустится ночь и все поглотит тьма, высота больше не испугает меня. Но пока что лучше смотреть на небо и чувствовать, как медленно течет время.
Здесь, наверху, я была в безопасности. Я могла сидеть и ждать, пока все пройдет. Но и это было тщетно. Я еще никогда не была в таком смятении — сущность феи и душа человека боролись во мне за контроль над телом. И еще никогда я не чувствовала себя такой одинокой. И фея, и человек хотели заполучить меня, и их борьба льстила мне, но я ни та ни другая — а как же мои желания? Почему они не спрашивают, кем я хочу быть? Может быть, потому что знают: у меня нет ответа на этот вопрос. Если я сейчас прыгну, то кем окажусь на земле?
Но сидеть здесь — не выход. Я осторожно встала, чувствуя, как ветер развевает мое платье, ласкает ноги, как шероховатая поверхность черепичной крыши щекочет мне ступни. Какой бы далекой ни казалась сейчас земля, небо было куда дальше. Я не хотела прыгать — это не ответ, не решение моих проблем, но, может быть, одной угрозы будет достаточно, чтобы заставить оба голоса в моей голове замолчать?
Этого я не узнала. Внизу послышались чьи-то голоса, вскрик, такой звук, будто кто-то волочет что-то по земле, а потом, пока я пыталась разглядеть что-то в темноте внизу, над водостоком появилась голова Люси. Ухватившись за край крыши, девушка забралась наверх, и у меня сердце сжалось при мысли, что она может упасть. От страха голоса феи и человека не умолкли во мне, но заговорили хором:
— Люси! Осторожно!
Тяжело дыша, Люси вскарабкалась на конек крыши. Я протянула к ней руки и была рада, когда коснулась ее ладоней, но она лишь рассмеялась.
— Я принесла лестницу. Чтобы ты могла спуститься.
Люси не сводила взгляда с моего лица, явно стараясь не смотреть вниз, — и у меня наконец-то появился повод заключить ее в объятия и прижать к себе. Мне было все равно, не стоит ли внизу садовник или кто-то еще, помогавший Люси принести сюда лестницу. Мне было неважно, что кто-то может нас увидеть. Это мгновение принадлежало нам и только нам — и кем бы я сейчас ни была, меня переполняло счастье.
— Спасибо. — Я хотела добавить: «Я бы и сама смогла спуститься», но мои губы произнесли: — За все.
Люси кивнула, прижимаясь к моему плечу.
— Спасибо, что не прогнала меня.
Я обмерла. Может быть, все дело только в том, что ее не отослали обратно к семье с позором? Но потом я увидела ее глаза. Речь шла не о ее должности. Речь шла только обо мне. О нашей дружбе. Дружбе — или чем-то большем? Я не спрашивала. Я просто сжимала ее в объятиях.
— Я так скучала по тебе, — прошептала я.
— Я тоже скучала по тебе. — Голос Люси звучал так застенчиво, так смущенно, и я задумалась, насколько изменился сейчас мой собственный голос. — Я рада, что ты снова рядом.
— Я… — Мне трудно было подобрать слова. — Я изменилась.
Я чувствовала, что дрожу.
— Но не для меня, — ответила Люси. — Ты все еще ты, а я все еще я.
Я могла бы объяснить ей разницу, сказать, что я больше не человек, я фея. Но я промолчала, чувствуя, что это не имеет для нее значения.
Даже если бы я у нее на глазах превратилась в горного тролля или она стала бы цветком, это ничего бы не изменило — ни для нее, ни для меня. Звали ли ее Люси или Дженет, а меня — Флоранс или Роз, это не имело никакого значения. Главное — кто мы на самом деле. Главное — что ее сердце бьется у моей груди, бьется в такт моему.
— Будем спускаться? — тихо спросила я.
Я могла бы просидеть тут еще много часов, наслаждаясь вдруг охватившим меня покоем, но я чувствовала, что Люси дрожит, и понимала — эта дрожь не от вечерней прохлады, а от страха высоты.
Она кивнула, но не отпускала мою руку, пока мы не дошли до лестницы. Я спускалась первой, чтобы поймать ее, если она оступится. Вскоре мы очутились внизу. У меня больше не было причин брать ее за руку — кроме того, что я любила ее. И я сжала ее в объятиях, словно эта ночь никогда не закончится. Я чувствовала мозоли на ее ладонях, ладонях посудомойки, я гладила их своими тонкими нежными пальчиками, но сейчас для меня имело значение только ее упоительное тепло.
В нем было свое колдовство — куда сильнее магии, куда сильнее сплетенных мною сегодня чар, сильнее любви и верности, навязанных мною дворецкому или кухарке. Передо мной стоял человек, любивший меня — Роз, Флоранс или обеих, без всяких чар, безусловно и бескорыстно, просто так, просто потому, что она считала меня — именно меня из всех людей на свете! — достойной ее любви. Мы обнимали друг друга, и слезы лились по моему лицу. Я чувствовала запах ее волос, кухни, мыльного раствора, ее человеческий запах, и я еще никогда в жизни не ощущала ничего настолько прекрасного, настолько восхитительного, как этот запах и ее тело, которое я сжимала в объятиях и не хотела отпускать. Моя память распахнулась, и на меня обрушился поток образов — того, что я считала утраченным. Мечты, желания, страхи, цели…
