Но это был лишь самообман. Все продолжалось, впущенные духи преисподней становились все желаннее, поскольку не требовали напрягаться, постоянно предлагали удовольствия, подсказывали их, развивая желания, того, на что раньше он никогда бы не польстился. Пропасть все увеличивалась, дно все углублялось, но достичь его не представлялось возможным.
Когда-то он пытался с этим бороться, но стяжал лишь упадок духа, приведший к унынию. Все, чего он касался или что видел, вызывало теперь, в нем отторжение и ненависть. Он возненавидел, когда-то имевшихся друзей и, после, сослуживцев, не желающих вместе с ним искать сомнительных удовольствий. Его привлекло зло, оно ничего не стоило, давалось просто, не давило и не казалось навязчивым.
Тогда, давно, он был уверен, что зло это не возможно для него самого. Он порадовался, что, наконец, начал отличать его, а значит, мог и бороться, ведь с видимым врагом это проще. Но здесь подстерегла гордыня, принявшая вид тщеславия, обманувшая убежденностью, что он сам может победить все, что противостоит ему. В результате, только блеснувшее вдали, добротолюбие оказалось оборотной стороной, с обманчивым представлением делаемого, и вылилось в осуждение всех и каждого.
Мир стал, еще более ненавидим, а люди поголовно мерзки. «Святость» его выросла в его глазах, за счет не адекватного видения окружающего мира, и знания, что святые и пророки не имеют чести в своем отечестве. В таком состоянии он попал на войну, обретя мир в умерщвлении врагов, видимых им без счета в любом «не своем», в результате «чужими» становились и свои…
Попав на реабилитацию в клинику, Артем вновь пытался разобраться. Отвергая чужую помощь, впал в уныние и жалость к себе. Отчаяние привело к первой попытке покончить с собой. Очнувшись после, он вдруг понял, что бессмертен. Уныние от осознания того, что лучше не будет, превратилась в манию убежденности, что лучшее – это он сам. Овладевшая им лень, заменилась, сначала, возбужденностью, разросшейся в бурю сплетшихся друг с другом, неопределенных, не имеющих конца, мыслей. К ним примешивались неясные желания и бесцельные, но кажущиеся, очень важными, стремления.
Он успокоился первым случайным убийством, вне военных действий, уровень его божественности возрос в нем, и сверхчеловеку потребовались жертвы. Пока просто кровь…
Хроническая печаль покинула его. Всасываемые в себя темные силы, растравили душу, унизили творческое начало духа, но оголили, еще ощущаемые им вины, хотя не ради раскаяния, а обвинения в них других. Начал он с Господа, предъявляя ему ненависть к людям и предвзятость к себе. Он сам стал богом, и начал создавать себе пантеон из разных своих ипостасей, которые множились и плодились. Он стал многолик и требовал поклонения, но никто об этом не узнал, тогда он начал убивать непокорных и не поклоняющихся, даже не объясняя им и себе зачем.
Он думал, что нашел выход, освещая его инъекциями героина. Очень редко приходя в себя, он видел, что тонет в отчаянии, которое быстро переставал чувствовать, через безысходность заблудившегося разума, уверенного, что желание смерти, не приведет к ней, просто потому, что он не может умереть!…
Такого монстра держали не на коротком поводке, а оставили на свободе, почти без хозяина. Он жил там, где была смерть, он дышал ею, и начинал гибнуть, среди жизни. Захлебываясь извращенными в сознании чужими позитивными эмоциями. Он ощущал их вбиваемыми кольями в грудь. Их почувствовал и во взгляде «Осляби», обращенного к Татьяне, и возненавидел сразу обоих.
Жертва определилась, впрочем, их было много, а он один, поэтому просто ставил их в очередь, в которой не было ничего общего, кроме увиденного хорошего, доброго, благого. Именно поэтому, среди жертв не было и ничего сходного, что могло бы, хоть как-то дать понять объединяющую их мотивацию, и навести полицию на мысль о погибших, как от руки одного маньяка. Посему такого и не искали. Не было и ритуала, и ничего, что выглядело бы, как одинаковое убийство.
Паша, правда, смог временно обмануть, в отчаянии показав Артему взгляд, обезумевшего и желающего смерти человека. Это было желание его смерти, и стало достаточным, что бы разглядеть в нем ученика, поклоняющегося тому же идолу.
Иногда, «Темнику» возвращалось сознание прежнего человека, что приводило к очередной отчаянной попытке самоубийства, но…, она так и оставалась попыткой. Господь оставлял это существо, ради спасения других – непонятное нам Проведение Божие в планах своих не раскрывает сути происходящего.
Думая в моменты просветления над мыслью: «Что же ты сделал, и что можешь еще сделать?» – он приходил к ответу, что ничего не добился и ничего, совсем ничего не исправил, и ничего не стоит…
Обливаясь слезами безысходности, он всегда был утешаем воинствующим духом злобы, теперь всегда находящемся рядом, и как многим внушающим одну и ту же фразу: «Если жизнь не удается тебе, если ядовитый червь пожирает твое сердце, то знай, что удастся смерть.»
[2]… Это стало заклинаем, было принято не на свой счет, и количества убийств возрастали…
Проходило время, смерть начинала, видится ему не красивой, потом пугающей, и как следствие, пред ним представлялась его собственная, теперь, казавшаяся необходимостью. Но бога нельзя убить! Он делал вывод, что единственный выход – самоубийство, и это было не возможно. Это было не возможно сейчас, под эгидой именно этих, обваливающихся на него, рассуждений, несвоевременных, бессмысленных не рациональных.
Не в таком состоянии он ставил себя на грань гибели. Сейчас, становясь другим, каким-то «не самим собой», он пасовал и искал оправданий. Искал и находил!
После чего, его охватывали дикие мысли, о подчиненности трусости, раз он не может покончить с собой. Каждый раз, звучащий молоточками голос «человека в черном», всегда неожиданно появляющегося, от куда-то из глубины, заставлял поверить, что себя убить проще, а вот другого действительно сложно, потому, что за него придется отвечать, а потому способен на это только бог – богом он и становился вновь!
Презрения самого себя вновь изливалось на окружающих, а яд преодоленного, таким образом, трепета перед унынием и отчаянием, становился нектаром собственного величия…, манией Собственного Величия…
Оба, Артем и Павел, одновременно пришли в себя, вырвавшись из плена своих рассуждений. Впрочем, их одновременность, не говорила о похожести состояния. Напротив, оно было противоположно на столько, что у второго необходимость убийства в таких обстоятельствах, была противоестественна, хоть и осознавалась неизбежностью. У первого же, выглядела перед размытым и разваленным сознанием, как очередная необходимая жертва, и нечего не естественного в ней не виделось. Глубже он не смотрел, опасаясь обнаружить неудобное, неправильное, страшное.
«Ослябя» убивал многих, что происходило в противоборствах между врагами не надуманными, но вполне реальными, желавшими уничтожить его самого и всех, кто рядом. Тогда ему ставили задачу, приказывая, обозначая цели, выполнить и достигнуть, которые возможно только, убив, причем убивая, как можно больше.
