– О! А что это у него в районе лобка?… – Патологоанатом, с невозмутимым видом поднял указательный палец правой руки, вооруженной резиновой перчаткой, вверх, качнул головой, и без слов пригласил всех в соседнюю комнату. Здесь больше пахло формалином и чувствовалась, какая-то густая перенасыщенность в воздухе. Дышать стало труднее, а ванны, в которых «отмокали» чьи-то тела, почему-то не хотелось восприниматься ваннами анабиоза из фантастических рассказов.
«Наверное, бомжи» – очередная мысль была ошибочна, но стала, как раз, той самой отправной точкой перемены в мировоззрении на человеческий прах. Лектор крикнул:
– Васяняяя, давай следующего!… Куда ты задевался опять?… У нас свеженькие!… – Имея в виду студентов и намекая, на необходимость произвести впечатление, дабы начать закалку будущих эскулапов.
Вася оказался здоровенным детиной, росто-весовые показатели которого, могли показаться причиной пропадающих в моргах трупов, то есть останков от них…, кто-то так и пошутил. Васе, наверняка понравилась шутка, к тому же так шутили каждый раз, и каждый раз все кончалось с шутниками примерно одинаково.
В руках громилы очутился здоровенный пожарный багор, красный цвет которого скоро получил свое объяснение. Его крючком он открыл одну из нескольких дверец холодильников, и со словами:
– Кто потеряет сознание, станет следующим… – Вонзил крюк в область живота и резко рванул. Характерный звук рвущихся и сопротивляющихся, когда-то живых тканей, оказался не столько знаком пришедшим, сколько противен и, буквально, сногсшибающь. Тело плюхнулось на лихо подставленную каталку, и не кем не тормозимое направилось в сторону студентов. Колесики грохотали по полу, не желая тормозиться, в результате каталка, развернувшись, уперлась в первых стоящих. Труп дернулся, перекатился и вернулся в прежнее состояние.
Измененная конфигурация формы головы бросалась в глаза не сразу, но была заметна. По всей видимости, причиной смерти было сдавливание головного мозга, скажем при аварии, но давление было настолько аккуратно, что кровоизлияние произошло внутренне и отразилось только на глазах, хотя черепная коробка и лопнула. Именно их и приспичило открыть самому храбрящемуся. Совершенно красные, они стали последней каплей, двое упало, двоих стошнило, еще один повис на руках товарищей.
Не обращая на это внимание, Вася вонзил, перед самым носом, молодых людей багор, еще раз, и потащил бывшего человека вглубь комнаты. Чуть подумав, и взглянул на, еле державшихся, студентов, показал пальцем на двоих, по всей видимости, не самых зеленых, и приказным тоном сказал:
– Ну-ка, мальцы, подсобите… – Оба нехотя погрузили в ванную с формалином тело, и держа руки в перчатках вытянутыми от себя, отошли обратно, еле сдерживаясь.
Подошедший патологоанатом, имел вид наконец-то, подоенной буренки. Его волоокие глаза выражали полное блаженство. Губы, растянутые в полуулыбке распухли, будто только поцеловали раскаленную сковородку, а красные впалые щеки сверкали заходящим солнцем, как у русской красавицы после натирания клубникой.
К извергающему спиртовой перегар рту, он часто подносил сигарету без фильтра, зажатую хирургическим зажимом, затягивался, и после выдувал клуб за клубом мерзко пахнущего дыма. Его слова сливались в одну тираду, без промежутков. Понимал его только Василий, и только ему нравилась смешанная вонь, основой которой был все тот же формалин.
Весна смотрела то на кожу, то на слипшиеся волосы, то на лицо с изменившимися чертами, и на голову с поправленной геометрией, ей казалось, что чего-то не хватает. Она представила, как когда-то, наверное, еще не так давно, кто-то гладил это женское, еще молодое тело, целовал, обнимал, хотел прижиматься и прижимался… То, что она видела сейчас, вряд ли, могло вызвать другое желание, кроме отвращения.
Каждый представлял себя на месте этого трупа, пытался почувствовать прикосновение формалина, багра, скальпеля и всего остального, что забегало по коже упокоившейся, уже в другой комнате, как сказал Василий – «разделочной».
Почти все забыли, зачем здесь находятся. Лишь Татьяна, не растерявшись, попросила некоторых объяснений, чем вызвала большое уважение и предрасположенность.
…
Дальше было вскрытие с подробными объяснениями и предположениями, которые, скорее всего, подтвердятся анализами. Большого энтузиазма это не вызвало, но перемены в душе бывшей супруги «Солдата», взволновали девушку. Она смотрела на свои руки, и замечала, что была не единственной, промелькнувшая мысль, царапнула догадкой: смерть – это не просто неизбежность, это норма! Она вспомнила бывшего гражданского мужа – он ведь, вот так же мог бы лежать, принимая в себя вот этот вот багор… Ужас!
Взглянув еще раз на ряд, лежащих, в ванных с формалином, тел, продолжила: «Дааа, он много приложил усилий, чтобы этот ряд увеличился… Что же с ним будет?!». Представив его всплывающим из ванны и протягивающим к ней руки, она поперхнулась и мотнула головой. Откашлявшись и высморкавшись, сказала про себя, что этого не хочет, ведь он единственный человек, всегда поступающих, по отношению к ней, по-человечески. Желание его долгой жизни, было не поддельным, и она неожиданно пообещала самой себе, что попытается сделать все, что бы вернуться к нему, при первой же возможности…
В задумчивости журналистка перешла в другой корпус, ни на кого не обращая внимания. Подойдя к стойке дежурной сестры, поинтересовалась в никуда: «До «Реабилитации» далеко?» – и из неоткуда получила ответ: «После «Хирургии»».
В операционной ее обоняние ждал тоже сюрприз – вскрытая брюшина, содержала прободенную язву. Соляная кислота, начавшая переваривать внутренности, распространилась своим запахом на все помещение. Ей пришлось смотреть на происходящее в разрезе, что понималось плохо, поскольку казалось одной консистенцией почти одного цвета. Ее добили вынутый для промывки зашитый тонкий кишечник, как раз в тот момент, когда второй хирург, укладывая все на место, с иронией произнес:
– К-хе-хе, кажется, перепутал… – Она тихонечко сползла по стеночки и опустилась аккуратненько на подставку для какого-то предмета, назначения, которого никто не знал.
Она очнулась от едкого запаха нашатыря, ударившего в нос. Медсестра, державшая ватку, показывала на оперирующего хирурга, который, все с той же иронией произнес:
– Мадам, нууу…, вы либо подойдёте и станете оперировать, либо «отнекаетесь», и станете для медицины как гинекологическое кресло… бэээсполез-ны!… – Все смотрели на нее, и волей-неволей пришлось напрячься, подойти и сделать пару стежек, превозмогая себя…
– Ну вот, другое дело, я вами доволен… Кстати, очень аккуратно, у вас медсестринской практики, милая барышня, нет?
– Нет, я как-то…
– Досадно, твердая рука, если что, милости прошу… Хи-хи-с, только каблучки снять придется! И как это вы на них…, понимаете ли, гарцуете, и никого не цепляете?!
– Ну я еще и не то могу… – Уже придя в себя, и уходя вслед удалявшимся студентам, она подумала, а ведь, как контакт может пригодиться, имея в виду этого врача.
