– Мне остаться или уйти, капитан? – интересуется Кэвендиш.
Браунли ненадолго задумывается, а потом жестом предлагает ему присаживаться.
– Привычки и наклонности членов экипажа вам известны лучше, чем мне, – говорит он. – Так что ваше присутствие может оказаться полезным.
– Во всяком случае, наклонности вот этого маленького дикаря мне точно известны, – жизнерадостно сообщает Кэвендиш, опускаясь на сиденье с мягкой обивкой.
– Джозеф, – начинает Браунли, подавшись вперед и стараясь по мере сил смягчить свой обычно энергичный и напористый тон, – мистер Самнер, судовой врач, сообщил мне, что ты получил травму. Это правда?
Поначалу им кажется, что Джозеф или не расслышал, или не понял вопроса, но затем, спустя несколько минут, когда Браунли уже собирается повторить вопрос, юнга кивает.
– И что же это за травма? – скептически вопрошает Кэвендиш. – Я ничего не слышал ни о какой травме.
– Сегодня вечером мистер Самнер осматривал Джозефа, – поясняет Браунли, – и обнаружил доказательства, причем недвусмысленные, того, что Джозеф подвергся насилию со стороны кого-то из членов экипажа.
– Подвергся насилию? – переспрашивает Кэвендиш.
– Его содомировали
[49], – отвечает Браунли.
Кэвендиш вопросительно приподнимает брови, но в остальном остается совершенно невозмутимым. Выражение же лица Джозефа Ханны не меняется вовсе. Его и так запавшие глаза, кажется, провалились еще глубже, и он дышит часто и шумно.
– Как это случилось, Джозеф? – спрашивает его Браунли. – Кто в этом повинен?
Джозеф облизывает нижнюю губу, отчего та выглядит влажной, розовой и вызывающе чувственной по сравнению с похоронной серостью его щек и темными, беспомощными провалами глаз. Но он по-прежнему хранит упорное молчание.
– Кто в этом повинен? – вновь обращается к нему с вопросом Браунли.
– Это получилось нечаянно, – наконец шепчет в ответ Джозеф.
При этих его словах Кэвендиш расплывается в довольной улыбке.
– В носовом кубрике ужасно темно, мистер Браунли, – сообщает он. – Разве не может быть такого, что однажды вечером парень просто поскользнулся и неудачно приземлился на собственную задницу?
Браунли переводит взгляд на Самнера.
– Вы, должно быть, шутите, – говорит в ответ судовой врач.
Кэвендиш пожимает плечами.
– Там, собственно, все заставлено так, что повернуться негде. Буквально шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на что-либо. Так что несчастный случай вполне мог иметь место.
– Это не было несчастным случаем, – настаивает Самнер. – Сама мысль об этом нелепа и смехотворна. Такие разрывы и ссадины, что я видел, можно получить одним-единственным способом.
– Ты упал сам, Джозеф, – продолжает допрос Браунли, – или же кто-то намеренно причинил тебе вред?
– Я упал, – отвечает Джозеф.
– Это не могло быть несчастным случаем, – вновь повторяет Самнер. – Это решительно невозможно.
– В таком случае очень странно, что парнишка настаивает на своем, – резонно возражает Кэвендиш.
– Потому что он напуган.
Браунли отталкивается от стола, несколько мгновений разглядывает обоих мужчин, после чего переводит взгляд на юнгу.
– Кого ты боишься, Джозеф? – спрашивает он.
Невероятная глупость этого вопроса повергает Самнера в шок.
– Мальчик боится всех, – заявляет он. – Да и как ему не бояться?
При этих его словах Браунли вздыхает, качает головой и опускает взгляд на прямоугольник полированного орехового дерева, заключенный между его покоящимися на крышке стола руками.
– Я очень терпеливый человек, – говорит он. – Но и у моего терпения есть предел. Если с тобой обошлись дурно, Джозеф, то человек, который сделал это, будет наказан за свой проступок. Но для этого ты должен рассказать мне всю правду. Ты понимаешь меня?
Джозеф послушно кивает головой.
– Кто сделал это с тобой?
– Никто.
– Мы можем защитить тебя, – быстро вставляет Самнер. – Если ты не назовешь нам того, кто повинен в надругательстве над тобой, оно может повториться.
Подбородок Джозефа упирается ему в грудь, и мальчик упорно смотрит себе под ноги.
– У тебя есть что сказать мне, Джозеф? – говорит Браунли. – Я спрашиваю тебя в последний раз.
Джозеф качает головой.
– Это здесь, в капитанской каюте, он язык проглотил, – сообщает Кэвендиш. – Верно вам говорю. Когда я разыскал его в носовом кубрике, он заливался смехом и веселился вместе со своими дружками. И те увечья, что он получил, если они вообще были на самом деле, ничуть не сказались на его нраве, можете мне поверить.
– Над мальчиком жестоко надругались, – возражает Самнер, – и тот, кто это сделал, находится на борту корабля.
– Если парнишка не желает называть имя своего обидчика и если он и впрямь настаивает на том, что насилия не было, а произошел всего лишь несчастный случай, то сделать более ничего нельзя, – заявляет Браунли.
– Мы можем начать поиск свидетелей.
Его слова вызывают у Кэвендиша усмешку, и помощник капитана презрительно фыркает.
– Не забывайте, мы находимся на китобойном судне, – говорит он.
– Ты можешь идти, Джозеф, – отпускает юнгу Браунли. – Если я захочу побеседовать с тобой еще раз, то пошлю за тобой.
Мальчишка выходит из каюты. Кэвендиш зевает, потягивается, а потом поднимается на ноги и выходит следом.
– Я прикажу людям тщательнее убираться в своих каютах, – говорит он и с насмешкой смотрит на Самнера, – чтобы избежать подобных инцидентов в будущем.
– Мы переселим парнишку из носового кубрика, – заверяет Самнера Браунли после того, как Кэвендиш уходит. – Пока он может спать в кают-компании. Чертовски неприятное дело, но, если он отказывается назвать виновного, то нам остается лишь забыть о случившемся.
– А что, если в этом замешан Кэвендиш? – предполагает Самнер. – В таком случае молчание мальчика становится вполне понятным.
– У Кэвендиша масса недостатков, – возражает Браунли, – но уж, во всяком случае, он – не содомит.
– Мне показалось, будто это дело его забавляет.
– Он жестокий ублюдок, но то же самое можно сказать и о половине людей на борту этого барка. Если вы ищете утонченных и изящных джентльменов, Самнер, то гренландский китобой – не самое подходящее место для этого.
– Я могу поговорить с другими юнгами, – предлагает судовой врач. – Я выясню, что им известно о Кэвендише и Джозефе Ханна, и сообщу вам о том, что мне удалось узнать.
