– Они хотят вернуться домой, – говорит Самнер. Они стоят снаружи палатки; небо чистое и ясное, но воздух по-прежнему обжигающе холоден. Самнер уже чувствует, как немеют у него лицо и глаза.
– Они не могут уехать, – возражает ему Кэвендиш. Он вновь кивает на землю и размахивает перед ними ружьем.
Старший из двоих показывает ему то ружье, что у них уже есть, и вновь показывает на запад.
– Utterpock, – говорит он. – Нет обмена.
Кэвендиш качает головой и негромко ругается.
– Мяса и ворвани нам хватит на целый месяц, – убеждает его Самнер. – Если только они вернутся до того, как наши припасы иссякнут, мы продержимся.
– Если уедет этот старый ублюдок, то молодой должен остаться здесь, с нами, – говорит Кэвендиш. – Если они уедут вместе, откуда нам знать, что они вообще вернутся?
– Не угрожайте им, – предупреждает его Самнер. – Если надавите слишком сильно, тогда они точно уедут.
– Может, у них и есть ружье, но они еще не получили к нему порох и пули, – заявляет ему Кэвендиш. – Поэтому, сдается мне, я могу грозить этим ублюдкам, как только захочу, если мне придет в башку такая блажь.
Он тычет пальцем в младшего из двоих, а потом показывает на снежный дом.
– Он остается здесь, – говорит старпом, – а ты, – палец его устремляется к старшему эскимосу, после чего поворачивает на запад, – можешь отправляться хоть к черту на рога.
Эски качают головами и с сожалением улыбаются, словно вполне понимают это предложение, вот только оно представляется им глупым и даже чуточку неприличным.
– Нет обмена, – небрежно повторяет старший. – Utterpock.
Некоторое время оба смотрят на Кэвендиша, и в их глазах нет страха, а светится одно лишь изумление. Затем они поворачиваются и идут обратно к нартам. Привязанные псы выбираются из своих снеговых нор и начинают повизгивать и подвывать при их приближении. Кэвендиш лезет в карман за патроном.
– Вы думаете, что, убив их, заставите их передумать? – интересуется Самнер. – Это все, на что вы способны?
– Я еще никого не убил, а только целюсь получше, чтобы обратить на себя капельку больше внимания.
– Подождите, – говорит судовой врач. – Опустите винтовку.
А эски уже вновь укладывают свое имущество на нарты, скатывают постельные принадлежности и привязывают их полосками моржовой шкуры. Когда к ним подходит Самнер, они даже не дают себе труда поднять голову.
– У меня есть кое-что для вас, – говорит он. – Вот, взгляните.
Он протягивает руку в перчатке и показывает им украденный золотой перстень, который он носит в застегнутом на пуговицу кармане нательной фуфайки с того самого дня, когда был арестован Дракс.
Старший из двоих поднимает голову, отрывается от своего занятия и трогает младшего за плечо.
– Какой прок может быть таким, как они, от золота и драгоценных камней? – окликает его Кэвендиш. – Сдается мне, что если его нельзя съесть, сжечь или трахнуть, оно здесь совершенно бесполезно.
– Они могут обменять его на что-либо у других китобоев, – говорит Самнер. – Они не настолько тупы.
Двое мужчин подходят ближе. Старший берет перстень с ладони Самнера, обтянутой варежкой темной шерсти, и внимательно рассматривает его. Самнер наблюдает за ним.
– Если ты останешься здесь, – обращается он к младшему, показывая на него пальцем, – то и перстень можешь оставить у себя.
Двое мужчин начинают о чем-то переговариваться. Младший берет перстень, нюхает его и даже дважды облизывает его языком. Кэвендиш хохочет.
– Тупые ублюдки решили, что он сделан из марципана, – говорит он.
Старший прижимает ладонь к груди своего анорака, после чего показывает на запад. Самнер кивает.
– Ты можешь ехать, – говорит врач, – но вот он останется с нами.
Они рассматривают перстень еще некоторое время, крутят его и так, и сяк, и даже пытаются царапать камни своими почерневшими ногтями. В тусклом свете арктического солнца, блеклом и однообразном, в этой бескрайней пустыне снега и льда он выглядит какой-то неземной диковинкой, придуманной или пришедшей во сне, а не сработанной человеческими руками.
– Если им уже доводилось бывать на борту китобоя, то они, согласен, могли видеть перстни и цепочки, – говорит Кэвендиш, – но такой красоты не видывали еще никогда.
– Он стоит пять ружей или даже больше, – говорит им Самнер, отсчитывая палец за пальцем и показывая растопыренную ладонь.
– Десять или даже больше, – подсказывает ему Кэвендиш.
Старший смотрит на них и кивает. Он передает перстень молодому, который улыбается и прячет его где-то в косматых недрах своих штанов. Они отворачиваются и начинают разгружать нарты. Возвращаясь к палатке, Самнер ощущает какую-то головокружительную легкость. В душе у него возникает необъяснимая пустота, некий абсцесс или каверна в том месте, где раньше находился перстень, но где его нет больше.
Много позже, когда на лагерь опускается темнота, уже после того, как они поужинали полусырым мясом котика и корабельными галетами с топленым салом, Дракс сначала машет Кэвендишу, чтобы привлечь его внимание, а потом и манит его к себе. Он сидит отдельно от остальных моряков, в темном и промерзшем насквозь углу палатки, самом дальнем от огня. Завернувшись в грубое шерстяное одеяло, он убивает время, вырезая на моржовой кости сюжет «Торжествуй, Британия!»
[79]. Поскольку ножом ему пользоваться запрещено, вместо него он использует заточенный железный гвоздь.
Кэвендиш вздыхает и опускается на покрытый пледами и прочим тряпьем пол.
– Что тебе нужно теперь? – спрашивает он.
Дракс еще некоторое время продолжает увлеченно вырезать что-то, но потом поворачивается и смотрит на него.
– Помнишь то время, о котором мы с тобой говорили раньше? – спрашивает он. – То самое, которое, как мы оба думали, может и не наступить? Помнишь?
Кэвендиш неохотно кивает.
– Помню прекрасно, – угрюмо заявляет он.
– Тогда, сдается мне, ты более или менее представляешь, что я собираюсь тебе сказать.
– Это время не пришло, – возражает старпом. – И не могло прийти. Только не здесь, в этой гребаной ледяной дыре на краю света.
– Тем не менее это так, Майкл.
– Да пошел ты!
