– Когда завтра утром эскимос уедет, он заберет меня с собой на нартах. Мы с ним уже обо всем договорились. Все, что мне от тебя нужно, – это напильник, чтобы распилить кандалы, и быстрый взгляд в другую сторону.
Кэвендиш презрительно фыркает.
– То есть ты готов вести жизнь эска, лишь бы не быть повешенным, как честный англичанин, так, что ли?
– Я перезимую с ними, если они мне позволят, а весной стану искать себе другой корабль.
– И куда же пойдет твой корабль?
– В Нью-Бедфорд, например, или Севастополь. И ты больше никогда меня не увидишь. По крайней мере это я могу тебе обещать.
– Мы все оказались здесь, как в западне. Почему я должен помогать бежать тебе одному?
– Ты сохраняешь мне жизнь только ради того, чтобы позже меня повесили. Где здесь резон или логика? Позволь уж мне лучше попытать счастья с эсками. Эти первобытные ублюдки, конечно, могут проткнуть меня копьем, но, если это случится, здесь меня оплакивать никто не будет.
– Я – китобой, а не гребаный тюремщик, – роняет Кэвендиш. – В твоих словах есть смысл.
Дракс кивает.
– Подумай еще вот о чем, – говорит он. – Тебе не придется кормить еще один лишний рот, особенно если в данный момент никакого переизбытка провианта что-то не наблюдается. Когда ты вернешься в Англию, обвинить тебя будет не в чем и вы с Бакстером сможете и дальше заниматься своими делишками, не ожидая от меня никаких неприятностей.
Кэвендиш в упор смотрит на него.
– Ты – коварный, грязный и хитрожопый ублюдок, Генри, – говорит он, – и, подозреваю, всегда был таким.
Дракс в ответ лишь пожимает плечами.
– Все может быть, – соглашается он. – Но если я действительно таков, то к чему тебе иметь рядом с собой такого выродка, когда сам Господь дает тебе шанс отпустить его на свободу?
Кэвендиш резко поднимается с места и уходит. Дракс возвращается к прерванной резьбе по кости. Снаружи уже темно, а крошечный язычок пламени масляной лампы отбрасывает неверный и трепещущий свет. Он работает практически вслепую, нащупывая вырезанные им бороздки подушечками пальцев, как это делал бы на его месте настоящий слепец, представляя, в какую духоподъемную и патриотическую картину они сложатся, когда он закончит. Вскоре возвращается Кэвендиш и присаживается рядом, якобы для того, чтобы оценить качество его труда.
– Не вздумай воспользоваться им внутри палатки, – говорит он, показывая ему напильник, после чего сует его в складки одеяла Дракса. – Иначе остальные наверняка услышат.
Дракс кивает и улыбается.
– Мясо котика не пошло мне впрок, – говорит он. – Я уже чувствую, что мне придется бегать наружу всю ночь.
Кэвендиш кивает, продолжая сидеть на корточках и упираясь в пол одной рукой, чтобы не упасть.
– Я вот что подумал, – говорит он наконец.
– Неужели?
– Что, если я поеду с тобой?
Дракс презрительно фыркает и качает головой.
– Здесь безопаснее.
– Мы не продержимся всю зиму. Вдесятером? Никаких шансов.
– Один-другой из вас могут и умереть, не стану спорить, но я уверен, что это будешь не ты.
– Я бы все-таки предпочел рискнуть и отправиться вместе с эсками, как ты.
Дракс вновь качает головой.
– У меня с ними уговор только на меня одного.
– Тогда я договорюсь с ними отдельно, почему нет?
Дракс крутит в руках костяную плашку, подушечкой большого пальца нащупывая тонкие процарапанные линии.
– Тебе лучше остаться здесь, – говорит он наконец.
– Нет, я поеду с тобой, – решительно возражает старпом. – И этот напильник – мой билет отсюда.
Дракс ненадолго задумывается, потом сует руку под одеяло и проводит ею по бесконечным граням напильника, ощупывая его тесные бороздки, которые сейчас представляются ему холодной поверхностью металлического языка.
– Ты всегда был отчаянным придурком, Майкл, – говорит он.
Кэвендиш фыркает и в нетерпении поглаживает бороду.
– Подозреваю, ты предпочел бы смыться отсюда без меня, – говорит он. – Но у тебя ничего не выйдет. Я не желаю оставаться здесь, чтобы подохнуть вместе с остальными. У меня на свой счет имеются совершенно другие планы.
Снаружи настолько холодно, что Дракс может работать напильником не дольше двадцати минут за один раз, после чего перестает чувствовать руки и ноги. На протяжении ночи ему приходится четырежды выходить из палатки, прежде чем ему удается наконец освободиться. Всякий раз, выходя наружу, он с осторожностью ступает по холмистому ландшафту спящих тел, и всякий же раз, возвращаясь замерзшим и дрожащим от озноба, в одеревеневшей от мороза одежде, он проделывает то же самое. Моряки ворчат и осыпают его проклятиями, когда он натыкается на них, но никто не открывает глаз, чтобы взглянуть, что тут происходит, за исключением Кэвендиша, который пристально наблюдает за ним.
Освободившись от цепей, он вдруг чувствует себя сильнее и моложе, чем раньше. Ему кажется, что с момента убийства Браунли он просто спал и проснулся только сейчас. Он не страшится будущего и того, что оно таит в себе. Для него каждый новый миг – это врата, в которые он входит, очередная возможность, открывающаяся перед ним. Он шепотом предупреждает Кэвендиша, чтобы тот был наготове и ждал, пока он не свистнет. Он связывает свои пожитки в узел, засовывает его под мышку, кладет напильник в карман бушлата и идет к снежному дому. Высоко в небе висит узкий серп луны. В его неверном свете окружающий белый пейзаж превращается в овсяную кашу, размазанную по тарелке. Морозный воздух вокруг него хрусток и лишен запахов. Собаки спят; нарты уложены. Он опускается на четвереньки и заползает внутрь снежного дома. Здесь царит кромешная тьма, но он чувствует их по запаху – младший слева, старший справа – и слышит их легкое дыхание. Он удивлен тем, что они не проснулись и что одно лишь его присутствие не разбудило их. Он выжидает несколько мгновений, прикидывая, где находятся их головы и в каком положении они лежат. А здесь теплее, чем в палатке, подмечает он. Спертый воздух отчетливо пахнет маслом. Вот он медленно и осторожно протягивает руку, кончиками пальцев касаясь поверхности одного из спальных мешков; после легкого нажатия слышится ответный стон. Он опускает руку в карман и достает оттуда напильник. Длиной в фут и шириной в дюйм, тот имеет заостренный конец. Правда, он недостаточно остер, зато длины вполне хватит для того, что он задумал, и Дракс не сомневается, что справится. Перехватив напильник за рукоятку, он подается вперед. Теперь он уже различает очертания лежащего человека – продолговатое пятно более плотной и насыщенной черноты на фоне кромешной тьмы снежного дома. Предварительно сделав глубокий вдох, он протягивает руку и трясет старшего за плечо, чтобы разбудить. Тот что-то невнятно бормочет в ответ и открывает глаза, а потом приподнимается на локте и открывает рот, собираясь заговорить.
